– Ох, хорошо! Ох, крепко продернул! – Полковник сиял счастьем. – Будут знать, как шутки шутить!

– Так точно! – рявкнул Эфенбах.

Про себя же подумал: главное, чтобы обер-полицмейстер не сложил одно с другим. А именно: вчерашний доклад про девицу Бабанову, которая принесла письмо женихов в газету, и письмо нынешнее. Еще Михаил Аркадьевич сразу подумал, что автор письма служит под его началом. И еще больше зауважал. Никто другой, кроме Пушкина, до такого не мог додуматься. Не зря ведь напросился сходить в газету. Какой талант! Такое выдумать… Надо его почаще хвалить…

– Ну, теперь в Москве спокойствие! – сообщил Власовский. – Пусть девицы выходят замуж сколько душе угодно… Свадебный сезон в своем праве.

– Всенепременно как есть! – отрапортовал Эфенбах.

И подумал: «Эх, вот кого надо было просить женить племянника. Пушкин довел бы Зефирчика до венца как миленького. Нельзя было полагаться на этого прощелыгу из Петербурга… Столько невест зря сгубили…»

* * *

По дому носились черные тени. Прошмыгнула горничная в черном. Зеркала были затянуты черным тюлем. В проеме двери промелькнул большой обеденный стол, накрытый белой скатертью. Пушкина провели в небольшую комнату. Посередине находился чайный столик, облокотившись о который сидела женщина. Пушкин не сразу понял, что ей не больше сорока – так сильно меняло лицо глухое траурное платье с черным чепцом и вуалью. Женщина подняла на него глаза.

– Уже пора? – спросила тихим, выплаканным голосом.

Вошедшего она приняла за служащего похоронного бюро, с которым предстоит забрать тело из участка и привезти домой.

– Чиновник сыскной полиции Пушкин, – сказал он нарочно громко и отдал поклон. – Мадам Бутович, примите мои искренние соболезнования.

– Ах, полиция… – Мадам безвольно пошевелила платком. – К чему теперь полиция… Мариночку не вернешь…

Она повела головой, будто осматривая стены, увешанные фотографиями любимой дочери: от рождения до последнего года. Среди снимков Пушкин не увидел совместного портрета Марины с подругами, какие любят делать незамужние барышни, чтобы через годы вместе вздыхать и проливать слезы над ушедшей молодостью.

– Прошу простить, обязан задать вам несколько вопросов…

Пушкину махнули на свободный стул.

– Спрашивайте, если вам надо…

– Ваша дочь училась в пансионе Пуссель.

– Училась… Все состояние покойного мужа в ее учебу вложила, числилась лучшей ученицей. – Мадам посмотрела на снимок вместе с дочерью.

– С кем она дружила?

Мадам Бутович вытерла платком сухие глаза.

– Мариночка была лучше, умнее всех. У них деньги, а у нее ум. Как тут дружить. Я Мариночку приучила говорить правду в лицо, ни перед кем не тушеваться… Таких не любят. Нужно уметь кланяться, угождать, льстить, тогда подруги будут водиться. А Мариночка была выше этого…

– Никого из ее соучениц не помните?

– Знать их не хочу! – вскрикнула мадам и закрыла глаза ладонью. – Они живут, радуются, свадьбы играют, а моя дочь на столе в гробу лежать будет… Все ей отдала, приданое скопила, жениха нашли… И вдруг такое стряслось…

– Что вам сообщил пристав? – спросил Пушкин.

– То и сообщил: умерла моя бедная… Раз – и нету… Так вот бывает… Хорошо хоть без мучений…

Пристав фон Глазенап проявил разумность: опустил подробности, чтобы не ранить и без того страдающую мать.

– Мадемуазель Бутович говорила вам, что кроме приданого должна получить значительную сумму?

Мадам молча покивала, совсем как старушка.

– Удача Мариночке опять выпала: снова выиграла в лотерею двести рублей…

– Прежде выиграла года два назад, – сказал Пушкин, как будто выигрывать в лотерею – дело нехитрое.

– Все-то вам известно, – покачала она головой в черном чепце. – Так и было… Радовались тогда обе… Вчера Мариночка собиралась получить новый выигрыш… Говорила мне: после свадьбы, маменька, у меня доход появится, себя буду баловать и тебе подарки покупать стану. Только жених мой об этом знать не должен… Спрашиваю: откуда же достаток? А она смеется, обнимает меня и говорит: вам какая печаль? Да видно не судьба… Этих денег теперь видеть не желаю… Будь они неладны…

– Мадемуазель любила шампанское? – спросил Пушкин то, что обязан был. И получил от матери черный взгляд.

– И чего же это полиция такой глупостью беспокоится? Раз спросили, отвечу: года три назад, на Рождество, Мариночка попробовала, и так ей понравилось, что на каждый праздник требовала… Разве я могу отказать? Хоть денег у нас недостаток, самое лучшее покупала… Она барышня, ей шампанское любить полагается… Пила из особого бокала…

– Какого бокала? – спросил Пушкин.

– Такого, что Мариночка в пансионе наградой получила за ум и способности, – с гордостью ответила мать. – Красоты необыкновенной… Из царского дворца… Сделано в Императорском стеклянном заводе. Только из него Мариночка пила… Говорила, что сам император Александр I из него пил…

Пушкин поборол желание посмотреть редкий бокал.

– С вырезанными лилиями и орнаментом?

– И лилии имеются, и орнаменты… Большая ценность… Извините, не до того мне сейчас…

Пушкин видел, что женщина сдерживается, чтобы не прогнать неуместного гостя. Но выбора не оставалось.

– Накануне поездки в модный салон Марина получала неожиданное письмо? – спросил он.

Что-то смутно похожее на улыбку мелькнуло на губах мадам Бутович.

– До всего-то вам дело есть… Ох и служба полицейская… Муж мой покойный тоже, бывало, с делами и дома не расставался… Вот вам, – приподняв кружевную салфетку, достала сложенную бумажку и протянула Пушкину. – Читайте, коли не стыдно…

Записка была написана женским почерком:

«Милая Бутя! Прости меня за все, что между нами было! Давай оставим это в прошлом. Теперь у нас начинается новая жизнь, мы выходим замуж. Хочу с тобой окончательно примириться и стать твоей подругой. У меня для тебя подарок на свадьбу. Прими его в знак нашего примирения. Давай встретимся нынче в салоне Вейриоль, уступлю тебе время моей примерки. Обнимаю, твоя Бася».

– От кого послание? – спросил Пушкин, вглядываясь в знакомое написание букв. Преображенскому будет с чем сравнить.

– Не поверите, объявилась та, кто была самым наипервейшим врагом Мариночки в пансионе, – с некоторой гордостью сказал мадам. – Дочь купца Бабанова, Астра Федоровна, возжелала прощения просить за все зло, что Мариночке сделала… Подарком хотела вину свою загладить… Значит, есть справедливость в этом мире… Правильно я дочь воспитала… У Мариночки сердце доброе, обрадовалась нежданной встрече, поехала в салон…

– Позвольте забрать письмо, – сказал Пушкин, пряча записку во внутренний карман.