— Спасибо за заботу, Директор Линскотт, но со мной все в порядке. Я так ждала этого пира, так хотела посмотреть на гостей. Я буду вечно сожалеть, если пропущу его и не услышу речи министра культуры.

Линскотт отпил глоток вина.

— С тех пор, как Эдвина избрали представителем, вы с ним крепко поработали над новыми законами. Вы работали вместе с министром. Какого вы о нем мнения? Только честно, — подчеркнул он жестом последние слова.

Клодина отхлебнула вина, перевела дыхание и, уставясь в пространство, заговорила:

— Министр Шанбор — человек чести. Проводимая им политика идет на пользу Андериту. Он с уважением отнесся к законам, предложенным Эдвином. — Она сделала еще глоток. — Нам повезло, что Бертран Шанбор стал министром культуры. Мне трудно даже вообразить себе другого человека, который бы справился со всем тем, с чем справляется он.

— Довольно громкое одобрение из уст такой женщины, как вы, — поднял брови Линскотт. — Нам всем прекрасно известно, Клодина, что ваша лепта в написании этих законов не меньше, чем Эдвина.

— Вы слишком добры, — пробормотала она, глядя в бокал. — Я всего лишь жена высокопоставленного человека. Вряд ли обо мне стали грустить и быстро забыли бы о моем существовании, сверни я себе шею нынче вечером. А Эдвина будут помнить долго и добрым словом.

Линскотт озадаченно уставился на ее макушку.

— Клодина слишком низкого о себе мнения, — встрял Далтон. Он заметил безупречно одетого в длиннополый красный сюртук мажордома, открывающего двойные двери. За этими дверями гостей поджидали чаши для омовения рук. В каждой плавали лепестки роз — Полагаю, вам известно, кто сегодня почетный гость? — обратился Далтон к Директору.

— Почетный гость? — нахмурился Линскотт.

— Представитель Имперского Ордена. Высокопоставленный имперец по имени Стейн. Приехал передать нам слова императора Джегана. — Далтон отпил вина. — Суверен тоже прибыл, чтобы услышать послание.

Услышав новость, Линскотт вздохнул. Теперь он понял, зачем его пригласили вместе с другими Директорами на то, что они посчитали не более чем самым обычным пиром в поместье. Суверен, в интересах безопасности, редко заранее предупреждал о своем появлении. Он прибыл со своей личной охраной и большим штатом прислуги.

Тереза просияла и лучисто улыбнулась Далтону, с нетерпением ожидая развития событий. Клодина смотрела в пол.

— Дамы и господа, ужин подан! — провозгласил мажордом.

Она воздела руки-крылья и сильным глубоким голосом запела старинную балладу, древнюю, как миф.

Явились они из страны леденящего мрака,

Настолько прекрасны, насколько ужасна их власть,

Исчадия смерти, исчадия тлена и праха,

Пришли в этот мир, чтобы здешнюю магию красть.

Колокола прозвонили трижды, и на зов их явилась смерть.

Не всякий способен увидеть их странные игры,

Когда путешествуют, сидя верхом на волне,

Роятся над пламенем, как бестелесные искры,

Иль в ивовых лозах таятся, скитаясь во тьме.

Колокола прозвонили трижды, и на зов их явилась смерть.

На грани меж воздухом, огненной дымкой, волною

Они существуют. И смертный любой обречен,

Едва лишь пленится безмерной красой ледяною,

Едва их увидит — с могилой навек обручен.

Колокола прозвонили трижды, и на зов их явилась смерть.

В охоте расставшись, но вновь собираясь для танца,

Для гибельной пляски, незримой коварной игры,

Любого введут в состоянье прекрасного транса,

Готовясь насытить своей королевы костры.

Колокола прозвонили трижды, и на зов их явилась смерть.

Когда же ушел с водопадов Он, жаждущий тризны,

Когда прозвонили охранные колокола,

Когда Он призвал и потребовал плату, и трижды

Пропели набаты, и на Гору гибель пришла,

Колокола прозвонили трижды, и на зов их явилась смерть.

Пытались они ускользнуть, не поддаться заклятью,

Пытались прельстить, откупиться иль очаровать,

Но Черной связал, обессилил Он их Благодатью,

И черные души пришлось им Ему отдавать.

Колокола смолкли, и Гора убила их всех.

И Гора похоронила их всех

Молодая певица завершила свою зачаровывающую песню на невероятно длинной ноте, и гости разразились шквалом аплодисментов.

Это была древняя баллада о Иозефе Андере, и лишь по одной этой причине ее любили все. Далтон как-то однажды пересмотрел все древние тексты в попытке узнать смысл песни, но не нашел ничего, что могло бы пролить свет, к тому же слова баллады варьировались, поскольку версий существовало несколько. Это была одна из тех песен, смысл которых никто толком не понимает, но все очень любят, потому что в ней совершенно очевидно отражалась победа, одержанная некогда всеми глубоко уважаемыми основателями Андерита. По традиции эта чарующая мелодия исполнялась лишь в особо торжественных случаях.

По какой-то странной причине Далтону показалось, что сейчас слова песни более понятны ему, чем прежде. У него возникло ощущение, что он вот-вот поймет смысл. Но ощущение исчезло так же быстро, как появилось, и Кэмпбелл переключился на другое.

Длинные рукава певицы коснулись пола, когда она поклонилась Суверену, а затем рукоплещущим гостям, сидящим за головным столом рядом со столом Суверена.

Расшитый золотом шелковый балдахин прикрывал оба головных стола. Откинутые края балдахина поддерживали андерские копья вдвое больше обычных. Это создавало эффект, будто головные столы стоят на подмостках, что, по мнению Далтона, было недалеко от истины.

Певица поклонилась остальным гостям, сидящим за длинными столами по обе стороны приемного зала. Рукава ее наряда были отделаны белыми совиными перьями, и когда она во время исполнения воздевала руки, то походила на крылатую женщину, некое странное существо из тех времен, о которых говорилось в ее песне.

Стейн, сидевший рядом с министром и его женой, вяло аплодировал и явно прикидывал, как молодая певица будет выглядеть без перышек. Сидящая по правую руку Далтона Тереза хлопала, сопровождая аплодисменты криками «браво!». Далтон, тоже хлопая, подавил зевок.

Певица удалилась, приветственно помахав раздающемуся ей вслед одобрительному свисту. Когда она исчезла, в зал вошли четыре оруженосца с платформой, на которой возвышался марципановый корабль, плывущий по марципановым волнам. Надутые паруса были, судя по всему, сделаны из сахара.