Естественно, сие произведение служило лишь для того, чтобы объявить, что следующие блюда будут рыбными, как преследуемый пряничными гончими пряничный олень, прыгающий в кусты остролиста, за которыми прятался желейный кабан, анонсировал мясные блюда, а фаршированный орел, с крыльями, распростертыми над бумажной панорамой города Ферфилда, предшествовал дичи. На галерее звон фанфар и барабанная дробь возвестили о прибытии следующей перемены.

Перемен было уже пять, и каждая состояла не меньше, чем из дюжины блюд.

Сие означало, что предстоит еще семь перемен, и в каждой по крайней мере по двенадцать блюд. Между переменами гостей развлекали музыканты, жонглеры, трубадуры и акробаты, а по столам по кругу пускалось дерево с засахаренными фруктами. В подарок гости получили, ко всеобщему восторгу, механических лошадок.

Среди разнообразия мясных блюд было и обожаемое Терезой мясо молодняка: молочные поросята, телята, оленята и медвежонок, стоящий на маленьких лапках.

Медвежонка переносили от стола к столу, и за каждым столом шкура, прикрывающая зажаренную тушку, отодвигалась в сторону, чтобы слуги могли отрезать ломти мяса гостям. Дичь — пудинг из лебяжьих шей, воробьи, столь любимые министром за их афродизийный эффект, горлицы, орлы и запеченные павлины, которых снова оперили и при помощи проволоки закрепили так, что казалось, будто летит стая.

Никто не рассчитывал, что такое количество пищи будет съедено. Нет, такое разнообразие было не только для того, чтобы у гостей имелся обширный выбор, но и для того, чтобы поразить их изобилием. Визит в поместье министра культуры был знаменательным событием, а для многих даже становился предметом обсуждения и бесед на многие годы.

Угощаясь, гости поглядывали на головной стол, где сидел Министр, двое богатых пекарей, которых он пригласил за свой стол, и представитель Имперского Ордена. Стейн прибыл под всеобщие приглушенные охи и ахи, вызванные его военным облачением и плащом из человеческих скальпов. Стейн был сенсацией для многих женщин, у которых колени подгибались от перспективы заполучить в постель такого мужчину, и они одаривали его весьма недвусмысленными взглядами.

Бертран Шанбор являл собой полную противоположность воину из Древнего мира. На пир министр облачился в обтягивающий пурпурный дублет без рукавов, украшенный великолепной вышивкой, золотой нитью и серебряной канвой, надетый поверх простого короткого камзола. Этот наряд придавал его довольно-таки округлой фигуре более подтянутый мужественный вид. Белый стоячий кружевной воротник выглядывал из-под низкого ворота дублета. Такие же кружева украшали грудь и рукава.

Поверх дублета с плеч свисал великолепный темно-пурпурный охабень, отороченный по вороту и груди мехом. Рукава украшали полосы красного шелка с нашитыми между полосками рядами жемчуга.

Ясноглазый, улыбчивый — его улыбка всегда казалась предназначенной собеседнику, — с копной темных седеющих волос, Бертран Шанбор представлял собой внушительную фигуру. Все это и личность Шанбора — точнее, власть, которой он был облечен как министр культуры, — вызывало восхищение мужчин и страстное желание женщин.

Гости, если не глазели на стол министра, исподволь поглядывали на соседний с министерским, где сидел Суверен с супругой, тремя взрослыми сыновьями и двумя взрослыми дочерьми. Смотреть открыто на Суверена не осмеливался никто. Ведь в конце концов Суверен — наместник самого Создателя в мире живых, не только правитель страны, но и святейший религиозный вождь. Многие в Андерите — и андерцы, и хакенцы — боготворили Суверена до такой степени, что, когда проезжала его карета, с рыданиями падали на землю и каялись в грехах.

Суверен, жизнерадостный и внимательный, несмотря на ухудшающееся здоровье, был облачен в сверкающие золотом одежды. Красный камзол подчеркивал круглые рукава одеяния. Ярко-желтые чулки, пришитые разноцветными шнурами на середине бедер к бриджам. Перстни с каменьями на каждом пальце. Голова Суверена безвольно поникла, будто золотой медальон с инкрустированными бриллиантовыми горами стал со временем настолько тяжел, что под его тяжестью у Суверена согнулась спина. Руки владыки были усыпаны не уступающими по размеру перстням старческими пятнами.

Суверен пережил четырех жен. Нынешняя с любовной заботой стерла платочком остатки еды с подбородка мужа. Далтон сомневался, что она перешагнула двадцатилетний рубеж.

К счастью, сыновья и дочери Суверена, хоть и прихватили с собой своих супругов, детей оставили дома. Внуки Суверена были совершенно невыносимы. Никто не осмеливался сказать милым крошкам ничего, кроме ласковых поощрительных слов, когда они носились без присмотра. Некоторые из них были значительно старше нынешней бабушки.

Далтон сидел по одну руку от министра, по другую восседала госпожа Хильдемара Шанбор в элегантном серебряном платье с вырезом столь же низким, как у прочих присутствующих дам. Она шевельнула пальцем, и арфистка, сидящая перед головным столом, но ниже платформы, перестала играть. Жена министра правила пиром.

На самом деле ни в каком управлении пир не нуждался, однако Хильдемара настаивала, чтобы ее считали истинной хозяйкой величественного действа, и в этой связи время от времени принимала участие в процессе, воздевая палец, чтобы в нужное время остановить арфистку. И многие искренне полагали, будто весь пир вертится по мановению пальчика госпожи Шанбор.

Арфистка, безусловно, знала, когда ей следует прекратить играть, но тем не менее ждала, пока возденется благородный перст, не осмеливаясь сама прекратить игру. Пот выступил у нее над бровью, пока она не сводила глаз с госпожи Шанбор, опасаясь пропустить повелительный жест.

Хотя госпожу Шанбор повсеместно превозносили как яркую красавицу, она была женщиной довольно полной, с крупными чертами лица и всегда вызывала у Далтона ассоциации со статуей, которую ваял ремесленник, обладающий скорее рвением, нежели талантом. Далеко не то творение, которым хочется любоваться подольше.

Арфистка воспользовалась паузой, чтобы взять стоявший подле ее золотой арфы кубок. Она наклонилась, и министр тут же воспользовался случаем заглянуть ей за корсаж, одновременно подтолкнув Далтона локтем, на тот случай, если помощник вдруг упустил открывшееся зрелище.

Госпожа Шанбор заметила хищный взгляд мужа, но не выказала никакой реакции. Она никогда не реагировала. Хильдемара прекрасно знала, какой властью она обладает, и охотно соглашалась за это платить.

Впрочем, оставаясь наедине с супругом, госпожа Шанбор иногда лупила Бертрана чем ни попадя, но скорее за какой-то светский проступок в отношении нее, чем за супружескую измену. У нее не было действительных оснований возражать против его похождений, поскольку сама она тоже не являлась образцом добродетели и временами скрытно наслаждалась обществом любовников. Кэмпбелл хранил в уме их список.

Далтон сильно подозревал, что, как и любовниц ее мужа, партнеров Хильдемады тоже привлекала власть, которой она обладает, и надежда получить какие-либо привилегии. Однако подавляющее большинство понятия не имели, что происходит в поместье, и представляли ее всего лишь верной любящей женой — представление, которое она сама бережно культивировала. Народ Андерита любил Хильдемару, как в других странах любят королеву.