упоминаний достаточно, чтобы показать, что он придерживался его и учил ему других и что он с критикой и возмущением относился к тем, кто такое учение отрицал («как ни дикою кажется умникам мысль о мытарствах, но прохождения им не миновать»).

2. То, что в некоторых из своих писем, когда затрагивалась тема загробной жизни, он не упоминает о мытарствах, не представляется мне ясным указанием, что данный вопрос является «периферийным» в его учении, — это свидетельствует лишь о том, что в каждом отдельном случае он сообразуется с потребностями своего слушателя, а некоторым из них нет необходимости (или они не способны) слышать о мытарствах. То же я понял на собственном опыте, как священник: для тех, кто готов к нему, учение о мытарствах — сильное побуждение к покаянию и жизни в страхе Божием; но есть такие, для которых сие учение было бы пугающим, что я не стал бы говорить о нем, пока они не будут подготовлены к его принятию. Священнику часто приходится встречать умирающих людей, которые столь плохо подготовлены к переходу в мир иной, что было бы бессмысленно сообщать им об аде, о мытарствах из боязни лишить их даже малой надежды на Царство Небесное, но это не значит, что в учении, проповедуемом священником, нет места аду или что он не стал бы решительно защищать его реальность в случае нападок. Ведь именно в нашем «просвещенном» XX веке многие православные христиане так духовно незрелы или увлечены современными идеями, что они просто не способны принять саму мысль о встрече с бесами после смерти. Каждый православный священник в своем пастырском подходе к таким людям должен, конечно, снисходить к их немощам, подавая им необходимое «питание младенцев», пока они не будут подготовлены к принятию «твердой» пищи, состоящей из некоторых аскетических текстов; но православное учение о мытарствах, переданное с ранних времен христианства, всегда остается тем же и не может быть отвергнуто — независимо от того, сколько людей не способны понять его.

3. Более того, факт учения о мытарствах присутствует в других работах свт. Феофана — в его переводах, если не в его творениях. Имеется много ссылок на это учение в пятитомном переводе «Добротолюбия»; некоторые я цитировал в книге «Душа после смерти». В «Невидимой брани» (ч. 2, гл. 9) есть изложение православного учения об «истязании князем века сего», которому подвергается всякий по исходе из тела; слово «мытарства» там нет, но сам текст говорит о том, что «главнейшая и решительная брань ожидает нас после смерти», и понятно, что реальность [этого] — та же, которую свт. Игнатий так упорно защищал и которой в других текстах свт. Феофан дает наименование «мытарств».

4. В тексте «Души и ангела» свт. Феофана нет ни одного критического слова в адрес учения свт. Игнатия о мытарствах. Свт. Игнатий в «Слове о смерти» утверждает, что «учение о мытарствах есть учение Церкви» (т. 3 его трудов, с. 138), и затем продолжает отстаивать учение подробно. И свт. Феофан в критике его учения говорит, что [в «Слове о смерти» и «Прибавлении» к нему] исследовано все до деталей, не осталась не разобранной ни одна мысль, требующая проверки («Душа и ангел», с. 4). Из этого следует, что свт. Феофан не нашел в мыслях о мытарствах свт. Игнатия ничего предосудительного, и он полностью согласен со свт. Игнатием, что «учение о мытарствах есть учение Церкви».

5. В тексте «Души и ангела» свт. Феофан описывает условия, в которых пребывает душа после исхода из тела, в выражениях, тождественных тем, что есть в изложении свт. Игнатия. Это именно те условия, которые необходимы для встречи души с бесами на мытарствах, поэтому эта часть текста, даже если в ней нет прямого упоминания мытарств, может быть взята как указание на согласие свт. Феофана со свт. Игнатием в отношении природы посмертной реальности, так что единственное расхождение со свт. Игнатием сводится к тому, является ли природа Ангелов только телесной (чему свт. Игнатий, по моему убеждению, не учил). Вот цитата из свт. Феофана:

«Душа по выходе из тела вступает в область духов, где как она, так и духи являются действующими по тем же формам, какие видны на земле между людьми: видят друг друга, говорят, ходят, спорят, действуют. Разница только в том, что там — область утонченного вещества, эфирная, и в них все потому утонченно-вещественно, эфирно. Какой прямой отсюда вывод? Тот, что в мире духов внешний образ бытия и взаимных отношений такой же, как и между людьми на земле. О телесности естества духов, о том, что существо их есть только тело, — факт не говорит» («Душа и ангел», с. 88-89).

6. Со мной Вы не расходитесь в главном: свт. Феофан, как и свт. Игнатий, хранил православное учение о мытарствах; Ваше единственное несогласие сводится к акценту, который два учителя делали на нем (свт. Игнатий говорил о нем больше, свт. Феофан меньше). Я полагаю, что есть очень простое объяснение кажущейся разнице в выделении данной темы: именно свт. Игнатий ощущал необходимость написать целый трактат о жизни после смерти, в котором вопрос о мытарствах, важная часть православного учения о загробной жизни, должен был занять видное место; тогда как свт. Феофан, не освещавший данный вопрос подробно, упоминает о нем лишь мимоходом. Я могу предположить (не просматривая всех его работ в подтверждение), что в других сочинениях свт. Игнатий упоминает о мытарствах не чаще, чем свт. Феофан. И все же ряд мест в трудах свт. Феофана указывает на то, что он придерживался этого учения так же твердо, как и свт. Игнатий. Замечу, тогда расхождение между ними — не в том, во что они верили, не в силе выражения своей веры, а в том, о чем я упомянул в начале письма: свт. Игнатий вел непосредственную борьбу с рационалистическими западными взглядами, а у свт. Феофана было свое поприще; он доносил до паствы аскетическое наследие святых отцов, меньше думая о полемике с определенными западными заблуждениями.

Учитывая все это, считаю справедливым мое утверждение в предисловии к «Душе после смерти» о том, что свт. Феофан «учил тому же», что и свт. Игнатий: с позиции всего православного учения о жизни после смерти, которое они разделяли, расхождение между ними по вопросу «телесности» природы души и Ангелов (вызванное, как я полагаю, по большей части полемическим, усиленным вниманием епископа Игнатия к «телам» Ангелов, а не тем, что он будто держался учения, приписываемого ему епископом Феофаном)