— Продолжайте!

— Ну... Я промолчала. Граф спросил, передаю ли я его информацию. Я рискнула сказать, что передаю. И убеди лась, что он не знает о прекращении связи.

— Вы, конечно, сказали Топпенау, что связи больше нет?

— Нет, не сказала.

— Почему?

— Не знаю!.. Мне вдруг показалось, что самое страшное позади. Что о нас забыли. Просто потеряли нас. Ведь идет война!

В Германию никто не проберется, а человек, забиравший записки из тайника, может быть, призван в армию и убит!.. И надо ли графу все знать? А вдруг он захочет опять установить связь и использует неизвестные мне возможности?.. И я ничего не сказала. Сделала вид, что все идет по-прежнему.

— Вы хотите сказать, что обманули фон Топпенау? -спросил Хабекер.

— Пусть так... Я не считала это более тяжким проступком, чем то, другое... Вот и все. Но граф хотел, чтобы я осталась в Берлине. Он выражал опасения по поводу моих частых отлучек. Находил, что нерегулярность наших сообщений может быть превратно истолкована. Я понимала, что возражать нельзя. И согласилась на предложение фон Топпенау устроить меня в Министерство иностранных дел... Вот и все.

Хабекер потер руки.

— Вы могли бы сказать все это в первый же день своего ареста! — сказал он. — Почему вы запирались? Почему предпочли терпеть страдания? Она обхватила голову руками.

Но вы же подсунули мне какую-то телеграмму из Москвы! — почти простонала она. Я надеялась. что тут ошибка, и боялась, что меня могут провоцировать!..

— По той же причине вы молчали о Топпенау?

— Конечно! Какое отношение он мог иметь к Москве?!

Хабекер чувствовал, что продолжать допрос не имело смысла - Собственно, он добился своего

Значит, вы признаетесь, что были завербованы Эрвином Больцем для работы на Интеллидженс сервис в тридцать седьмом году. Признаетесь, что начиная с тридцать седьмого года регулярно помогали в фотографировании различных дипломатических документов, а с тридцать девятого года, переехав в Берлин, осуществляли связь между фон Топпенау и возможным радистом.

Признаетесь, что составляли шифрованные донесения для радиста и оставляли их в тайнике. Вы признаетесь в этом?

— Да! — сказала она. — Но я ничего не знаю ни о каком Брюсселе, ни о какой советской разведке! Я не имею к ним никакого отношения!

— Подпишите ваши показания, — потребовал Хабекер. — Можете прочесть.

— Наверное, вы записали правильно...

— Все-таки прочтите!

Она поставила подпись.

— Если понадобится, я вспомню все... — сказала она. — Я хотела. Я не понимала, как это страшно. Я пыталась уехать!

— Это вы скажете суду...

Он ей поверил, Хабекер!

Поверил всему, что она наговорила на себя!

Жена встречала Алферова с тревогой.

— Ты нездоров, Сережа? — спрашивала она.

— Пустяки, — отвечал Алферов, но улыбка выходила неубедительная. — Немного сердце...

— Покажись врачу! Отдохни. Он обнимал жену:

— На фронте каждый час умирают люди, Катя. Наши товарищи. О каком отдыхе ты говоришь?

— А если ты болен?

— Ничего серьезного. Обойдется...

Нельзя было рассказать Кате о делах в управлении. Все нужно носить в себе и обо всем молчать. Знать и молчать. Или вот ссылаться на сердце.

Капитан Ольгин выполнил задание. Добрался до Берлина, до квартиры «Альфы», а потом и до лавочки Рипитшей. Теперь Ольгин находился в полной безопасности. Со дня на день от него ждали вестей из Танжера. А вот с Ингой Штраух обстояло плохо.

По приказу генерала Алферов и Васильев рассмотрели все возможные последствия ареста Инги.

Тот факт, что гестапо не начинало радиоигру, полностью исключал какую бы то ни было вину Гизеке. Если бы провал начался с Гизеке и тот рассказал бы правду, то Гизеке использовали бы в качестве радиста сразу. Значит, гестапо получило адрес Штраух из брюссельской телеграммы и никаких других доказательств у гитлеровцев поначалу быть не могло.

Что же они знают сейчас?

Все это оставалось загадкой.

— Вряд ли гестапо арестовало «Альфу», не проследив ее связей, — говорил Алферов товарищам. - Узнав адрес, ищейки Гиммлера конечно же установили пристальную слежку. И первым мог попасть под наблюдение фон Топпенау. Арестован он или не арестован? От этого зависит многое. Больц опасается за нет.

Так родилась мысль связаться с товарищами Австрии. Им поручили проверить, не случилось ли что-либо Семье фон Топпенау, проживавшей в Вене. Ответ был решительный. По сведениям австрийских товарищей, фрау Топпенау внезапно выехала в Берлин. Выходит что у ее мужа служебные неприятности.

Это арест, — сказал генерал. Все ясно. Фон Топпенау взяли.

Генерал держался по-прежнему уверенно, но все понимали, какой ценой достигается это внешнее спокойствие.

Перед ноябрьскими праздниками, выслушав очередной доклад Алферова, генерал внезапно спросил:

— Вы следите за волной «Француза»?

— Да, — помедлив, ответил Алферов, удивленный неожиданным вопросом.

— Очень хорошо, — сказал генерал. — Идите.

Оставшись один, Алферов постарался проникнуть в ход мыслей генерала.

Неужели он допускает, что Гизеке уцелел? Конечно, нет. Значит, думает, что Гизеке выдал шифр? Нет, вряд ли. В этом случае гестапо начало бы радиоигру давным-давно! Тогда что же?

«Видимо, он предполагает, что гестапо, зная волну "Француза", на которой его могли засечь, все же попытается давать нам дезинформацию, — думал Алферов. — Да, конечно, так. Но гестапо может начать радиоигру только при том условии, если получит шифр Гизеке и псевдоним "Альфы". Этот псевдоним может выдать только фон Топпенау, как полагает Больц. Но в таком случае граф вообще расскажет все, что он знал. И погубит Ингу. А ей ничего не останется, как подтвердить рассказ графа. Подтвердить и "выдать" тот мнимый шифр с датой битвы при Трафальгаре... Понял. Действительно, за волной "Француза" надо следить очень внимательно. На эту удочку гестапо может клюнуть».

Алферов поделился своими соображениями с Васильевым.

— А что? — спросил Васильев. — Даже очень может быть- Знаешь, как они поступят? Они настучат телеграмму, где попытаются объяснить внезапный перерыв в связи, и сразу сообщат, от имени Инги, разумеется, что к ней приходил какой то подозрительный тип. Они будут просить совета, как поступить. Помяни мое слово!

— Неужели они пойдут на такую грубую липу? - Усомнился Алферов.

— А что им еще делать? Ольгина они упустили, факт! Догадываются, что он дал знать о провале. Значит, терять им нечего. А тут — чем черт не шутит? - может, и выгорит? Может, мы поверим их телеграммке? Подумаем, что Ольгин ошибся, не так расценил свое задержание, напутал что-нибудь? Подумаем этак, да и обрадуемся, а на радостях возьмем и отпишем в Берлин, так сказать.