– Разговоры о планировках меня не возбуждают. – Я поднимаю глаза к потолку. – Хотя… продолжай.

В его глазах прыгают смешинки.

– Ты открываешь глаза и видишь меня. Стены нет. Из окон льется свет, и на обеденном столе между нами в вазе стоят цветы. Розовые лилии, которые я принес тебе. Безо всякого повода, просто так.

Так и вижу эту картину: джинсы, висящие на его заднице, и белая футболка, туго обтягивающая торс, склоненный над столешницей. Запах пыльцы щекочет мне ноздри. Девушки вроде меня скрывают свои любимые цветы, как какой-то постыдный секрет, но он откуда-то все равно их знает.

– Что еще предполагает эта твоя воображаемая планировка?

– Я оборачиваюсь и говорю: «О, ты проснулась», а ты потягиваешься и говоришь: «Том, я так рада, что согласилась позволить тебе снести эту стену, я и в самых смелых своих мечтах представить не могла, насколько лучше станет в доме». – Он отваживается ухмыльнуться.

– Ну уж нет, я бы сказала что-нибудь другое. «Черт, какие джинсы! А ну-ка, иди сюда».

В своем воображении я хлопаю ладонью по дивану рядом с собой. Он с полуулыбкой подходит, положив руку на ремень. Овощи забыты. Это прекрасная фантазия, и я вдруг ловлю себя на том, что отчаянно этого хочу. Хочу свой дом. Хочу наводить уют. Хочу думать о том, что приготовить на ужин. Хочу обеденный стол и вазу с цветами. Вот только кто захочет разделить все это со мной?

– Это Джейми подал тебе такую идею? Подпоить несговорчивого клиента? В следующий раз, пожалуйста, спрашивай меня про дом прямо на месте. Это было непрофессионально. – Я отворачиваюсь и делаю знак бармену. – Мне ваш второй по отвратительности виски, пожалуйста.

– Я скажу тебе, что произошло. – Том берет мою руку в свои. – Я сижу рядом с Дарси Барретт, так близко, что чувствую запах ее духов, и она смотрит на меня с вопросом в глазах. И я знаю, что это за вопрос. Я паникую и все порчу. Я не такой храбрый, как ты, Дарс.

– Мне до смерти надоело быть храброй, потому что это вовсе не так уж и здорово – висеть на этом карнизе в одиночку. Следующий шаг должен исходить от тебя. Ты тут не единственный, кому есть что терять.

– Поэтому я и вкалываю как проклятый.

– Я не про дом. Я про тебя. Я обязательно все испорчу и потеряю тебя. – Я опираюсь локтями на барную стойку и закрываю лицо руками. – Ну вот, это была последняя вещь, которую я набралась храбрости тебе сказать.

– Ты не можешь ничего испортить. – Он говорит это таким тоном, как будто мы одна семья. Как будто он простит меня, что бы я ни натворила.

Я кошусь на него:

– Друзья и родные – единственные люди, которых я могу надеяться удержать рядом с собой навсегда. А это именно то, чего я хочу. Чтобы ты был рядом, всегда.

– Я тоже этого хочу, – кивает он, словно я не произнесла ничего такого из ряда вон выходящего или странного.

– Когда-нибудь, когда нам будет по восемьдесят лет и мы будем все вместе весело проводить время в круизе, мы будем смеяться до упаду, вспоминая про этот день. «Эй, Том, помнишь тот раз, когда наши молодые тела попытались все испортить?» И твоя жена тоже там будет, и мы с ней будем в приятельских отношениях, потому что иначе ты не сможешь быть рядом со мной всегда… – Я умолкаю и чувствую неприятное трепыхание в груди. Чертово сердце! – Если я, конечно, доживу до восьмидесяти.

– Ну разумеется, доживешь. – Мои слова его явно шокируют.

– Я понимаю, что ты не нарочно, но зачем ты говоришь мне всякие вещи, которым никогда не бывать? Про дом и про тебя? Это больно. А, пошло оно все к черту! Если тебе это так важно, сноси этот дурацкий камин!

Я хватаю стакан с виски и одним глотком опустошаю его, чувствуя, как оно прожигает себе дорогу в самые глубины моего существа.

У Тома делается такое выражение лица, что я сбегаю от него в туалет и там несколько минут тупо смотрю на себя в зеркало, потом стираю помаду и запускаю пальцы в остатки волос. Мысленно накладываю поверх своего отражения в зеркале отражение Меган, и мои глаза наполняются слезами. Мне хочется пойти во вторую кабинку с конца и спустить в унитаз мое сердце. Если это – расплата за храбрость, набейте мне во весь лоб татуировку «Я трусиха».

Собрав наконец себя в кучку, я выныриваю обратно в смех и музыку, и тут меня за локоть хватает Винс.

– Привет!

– Я тут с Томом. – Я стряхиваю его руку.

– Видел, – говорит Винс; он не ревнует, потому что наши отношения – это бессмысленная потеря времени. – Что я тебе говорил про то, что он в тебя влюбится?

– Этого никогда не случится. – В моем голосе звучит глухое отчаяние. – Такие парни не для меня.

– Зато такие, как я, в полном твоем распоряжении, – ухмыляется Винс. – Телка, с которой я пришел, уже вынесла мне весь мозг рассказами о своих кроликах, которых она взяла из приюта. Поехали отсюда. Напишешь потом ему эсэмэску. Заодно, глядишь, и моя физиономия целее останется.

Вот, значит, каким человеком он меня считает?

– Я не собираюсь так с ним поступать. Ты думаешь, я согласилась бы вот так взять и уйти, бросив его тут одного?

– Ну, со мной-то ты не раз так поступала. Дарси, ты, конечно, чертовски горячая штучка, но при этом законченная стервозина, – заявляет он совершенно будничным тоном.

– Эй! – произносит Том, непостижимым образом материализовавшись рядом, и смотрит на нас с непроницаемым выражением. – Отвали от нее!

– А без грубостей никак нельзя? – спрашивает Винс, но звучит это совершенно неубедительно.

Кажется, он сейчас потухнет, как сигарета.

Том подходит ко мне сзади и обеими руками обнимает за талию. У меня такое чувство, будто я проваливаюсь в его грудную клетку. Мы сливаемся в единое целое. Обволакиваем друг друга. «Войди в меня».

– Не подходи к ней близко и не звони. Даже не пытайся! – бросает Том поверх моей головы тем самым своим альфа-голосом, и на его звук оборачивается половина зала. – Ты меня понял? Или хочешь, чтобы я популярно объяснил?

– Она все равно сбежит, приятель, – пожимает плечами Винс. – На моей памяти она уже раз шесть уезжала из города без предупреждения, если не больше.

– Да, она сбежит, – говорит Том, и его слова отдаются где-то у меня внутри. – Но до того момента я не отдам ее никому, пока это будет в моих силах.

С этими словами он разворачивает нас обоих, и мы удаляемся, как стояли, в обнимку. Мы – компас, и его стрелка указывает на постель. Винс, сникнув, куда-то сливается. Толпа расступается перед нами, взгляды скользят с меня на Тома; женщины откровенно завидуют, мужчины отводят глаза.

Когда мы останавливаемся, чтобы пропустить взбудораженную стайку девиц в блестящих тиарах и страусовых перьях – у них тут, похоже, девичник, – я запрокидываю голову назад. Я чувствую себя невероятно могущественной в плену у этой горы мышц. Это потому, что теперь это все мое.