Это он про старинного друга.

Он не общался со старшей сестрой – там тоже было что-то, правда, лет сто назад. Кажется, она не слишком ладила с его женой.

Мне казалось это странным: я человек слабохарактерный, мягкий, готовый простить всех и вся. Я совершенно не злопамятна, а он помнит все обиды и промахи, как будто они записаны в его кондуите.

Наверное, это логично и правильно: он – бизнесмен, а в бизнесе иначе не выжить.

Так, что еще? Я поймала себя на мысли, что отчаянно припоминаю его недостатки. Мне даже стало неловко. А, вот!

Даже в гастрономии мы совершенно не совпадаем! Ну просто до смешного не совпадаем. Например: я обожаю картошку, он макароны. Я человек рыбный, он мясоед. Он любит кипящий, обжигающий, несладкий чай, а я остывший и сладкий.

Я люблю фрукты, он любит овощи. Я страшная кофеманка, а Геннадий кофе не пьет. Я смотрю сериалы, от которых его тошнит, а мне тошно от политических программ и ток-шоу.

Я сова, он жаворонок.

Мы категорически разные и противоположные полюса. Лед и пламень, вода и камень. Как нам вместе жить, как приспосабливаться друг к другу? Да я отвечу – просто! Проще не бывает! Со всем можно смириться, ко всему приспособиться. При чем тут совпадение вкусов, родство и душевная близость? Все ерунда и отговорки. Дело в другом, совершенно в другом!

Если бы мы любили друг друга… А мы – совершенно чужие люди.

Мы выбираем опцию «удобно». Это удобно мне и ему: он женится на приличной женщине, которая его наверняка не предаст, а я обеспечиваю свое сытое будущее.

На следующий день я поехала к маме. Она выслушала меня, не перебивая, а потом сказала:

– Марина! Как ты думаешь, какая у меня самая заветная мечта? А? Ответь!

Я пожала плечами.

– Так вот, – продолжила мама, – чтобы ты наконец устроила свою жизнь! Чтобы тебе встретился хороший, добрый человек и я была спокойна за твою старость, а она, моя милая, не за горами, как тебе сейчас ни смешно это слышать. Ты же видишь – у Ники своя взрослая жизнь. Дети отрываются от родителей и улетают из гнезда, как когда-то это сделала я, потом – ты. Теперь – Ника. И это нормальный ход событий. Но я знаю, что такое быть одной, даже при наличии дочери и внучки! Ты прости, ты хорошая дочь. И все-таки я одна. Конечно, я была бы самой счастливой из матерей, если бы ты устроила жизнь. Я была бы самой счастливой, – задумчиво повторила она и замолчала. – Только, девочка… Подумай хорошо, умоляю тебя! Ведь тут такое дело… В вашем возрасте привыкать тяжело. Это по молодости просто. Конечно, это не главное! Все устаканится, стерпится – слюбится. И ничего плохого в этой поговорке нет!

Но я понимаю – тебе страшновато. Страшновато менять коренным образом жизнь, ты не девочка. Я понимаю твои страхи, твои сомнения. Но… у тебя должна быть хотя бы радость в глазах! А я ее что-то не вижу.

– Мама, стоп!

Почему меня так разозлили мамины слова? Ведь она была абсолютно права, это были и мои мысли – один в один! Тогда – почему? Все понятно – подсознательно я ждала от нее восторгов и бурной радости от того, что мне сделали предложение. Она должна была, по моему мнению, поддержать меня в этом решении, а не предупреждать, намекать и мягко отговаривать от этого шага. Получается, я ждала от нее не подтверждения своей правоты, своих предчувствий и озабоченности, а именно радости и восторга от предстоящего?

Какая я странная, честное слово. Сама колеблюсь, не могу принять решения и жду, что кто-то меня подтолкнет, решит за меня. Я уехала от нее раздраженная и разочарованная. Но я понимала, решать мне. Это моя судьба, моя жизнь. И спрашивать совета смешно. Я взрослая девочка.

Отец ушел от нас, когда мне было двенадцать. Я уже все понимала и учуяла беду раньше, чем мама. Она работала по вечерам – преподавала в вечерней школе. Приходила к одиннадцати вечера и валилась в постель. Отец приходил с работы к семи, как все советские люди. Я грела ужин и смиренно ждала его на кухне.

В последнее время он есть перестал, говорил, что перекусил на работе – то чей-то день рождения, то какой-то праздник, то приятель пригласил выпить пива.

Глаза у него бегали – он врал, я это видела. Я молча убирала ужин в холодильник и молча уходила к себе. Я не понимала, что именно происходит, но точно чувствовала: что-то не так.

Однажды я подслушала его телефонный разговор. «Зайка!» – обращался он к кому-то.

Зайка что-то отвечала, вероятно, что-то очень остроумное, потому что отец заливался тихим, счастливым смехом. Отсмеявшись, он доверительно сообщил «зайке», что она на работе, но вот-вот может нагрянуть. «Если брошу трубку, не обижайся, заинька!»

Заинька, видимо, закапризничала, и мой отец стал ее утешать. Выглядело это мерзко и отвратительно – он сюсюкал, прихрюкивал, чмокал губами, имитируя поцелуи.

Меня стало тошнить.

Мама по-прежнему ничего не замечала. Молчала и я. Потом, когда отец ушел, я подумала, что была не права – надо было обо всем рассказать маме, забить тревогу, звонить во все колокола. Возможно, тогда бы мы спасли нашу семью.

Открылось все после отцова отпуска, когда он уехал в санаторий один. Раньше такого не было – мы всегда отдыхали семьей.

– Странно все это, – сказала я, – тебе не кажется странным, что он едет один?

– Нет, – спокойно ответила мама. – Знаешь, это нормально. Люди устают друг от друга. Пусть отдохнет. От меня и от тебя! – И она беспечно рассмеялась.

Отец сказал, что едет в Кинешму, за четыреста километров от Москвы. Я подумала, что он специально выбрал такое отдаленное место, чтобы мы с мамой не могли его навестить.

То лето было страшно дождливым и холодным. Бедная мама переживала, что отец мерзнет, с погодой ему не повезло.

Но отец приехал бодрый и загорелый, в его чемодане лежали влажные плавки.

Мама нахмурилась, но ничего не сказала.

Ушел он через неделю. Днем, когда я была в школе, а мама уже на работе. На столе лежала записка: «Ушел, не ищи. У меня давно другая семья».

Я пришла первой и спрятала эту записку. Конечно, я растерялась, но все-таки надеялась, что нас пронесет.

Я сидела на стуле и ждала маму. Я не знала, не понимала, как я ей это скажу, как я покажу ей эту записку.

Мама, как всегда, пришла поздно и удивилась, что отца еще нет. Потом она внимательно посмотрела на меня и потрогала мой лоб:

– Боже, Марина! Ты вся горишь!

Она уложила меня и дала аспирин. Я по-прежнему молчала. Наконец я решилась и протянула ей записку.

Мама держала ее в руках и все перечитывала эти несколько строк. Потом она молча встала и пошла на кухню. Я бросилась за ней. Она, закаменевшая, стояла у окна и всматривалась в темную улицу.

Я затрясла ее за плечи и закричала.