Таким образом, толпа переходила от одного настроения к другому. Наиболее напуганные спешили к бургомистру и его приближенным с требованием, чтоб они просили короля не покидать города. Другие хотели, чтобы войска стянулись вокруг резиденции, третьи советовали ломать железную дорогу. Одним словом, на улицах со всех сторон сыпались советы, и каждый произносивший их питал убеждение, что если его послушают, то город и страна будут спасены.

Войска, стоявшие в Ганновере, спешили на железную дорогу, другие батальоны и эскадроны вступали в город и после непродолжительной остановки отправлялись далее. Но все эти передвижения совершалось так таинственно, что многочисленная публика, толпившаяся вокруг станции железной дороги, оставалась в полном неведении о военных действиях.

На большой площади перед станцией железной дороги скопилась кучка горожан, ведущих оживленную беседу. Небольшого роста, бледный, черноволосый мужчина со сверкающими глазами, по‑видимому, старался их успокоить. Все они принадлежали к типу рослой, мощной, нижнесаксонской буржуазии, неустрашимой в действии, когда ясно видят свою дорогу, но легко теряющей всякое самообладание в необыкновенных, запутанных обстоятельствах. Люди северогерманской и нижнесаксонской расы во всяком новом положении должны сначала осмотреться, свыкнуться с ним, прежде чем применить к делу свои силы. Все неожиданное, новое, непривычное смущает их и на время парализует деятельность.

Так точно было и теперь. Сильные мужчины с резкими, характерными чертами лица стояли совершенно растерянные и беспомощные. На их физиономиях выражалось глубокое недовольство, готовое излиться на правительство, которому всегда приходится отвечать, если что‑нибудь нарушает привычный, спокойный ход времени.

— Да будьте же вы, наконец, рассудительны! — говорил белолицый коротышка, сильно жестикулируя. — Не дети же вы, в самом деле, и не могли подумать, что Германия ни к чему новому не придет, а будет постоянно довольствоваться одними толками за пивной кружкой. Всякий разумный человек должен был видеть, к чему клонятся дела. К тому же вы не знаете ничего наверняка.

— В этом‑то и несправедливость! — перебил его высокий, дородный мужчина, говоривший густым басом. — В том‑то и несправедливость, что мы ничего не знаем. Могли бы нас наконец оповестить о том, что делается, чтобы дать время позаботиться о семьях и устроить свои дела.

— Да погодите же! — нетерпеливо воскликнул первый. — Вы слышали, что генералы еще совещаются с королем в Гернгаузене, а министры только что оттуда вышли. Вы хотите знать решение, прежде чем оно родится. Жаль, в самом деле, — прибавил он и засмеялся с досадой, — жаль, что король не пригласил на совещание весь город.

— Зонтаг прав! — произнес старик, одетый в платье простого мещанина. Выразительные черты лица его хранили отпечаток многих невзгод, и говорил он на нижнесаксонском наречии, которое сильно распространено между поселянами и в низшем классе горожан. — Зонтаг прав. Мы должны ждать, король в свое время сообщит нам все, что следует. Он не оставит нас в неведении и опасности: недаром же он сын Эрнста‑Августа, — сказал он успокоительным тоном, обращаясь к другим горожанам, которые слушали его внимательнее и с большим доверием, чем маленького, бледного, вертлявого купца Зонтага.

— Вон, — воскликнул внезапно последний, — стоит карета графа Веделя! — И он указал на изящный экипаж, только что остановившийся у здания станции железной дороги. Кучер с трудом сдерживал красивых лошадей, которые нетерпеливо били копытом о мостовую. — Пойдемте к графу, он, без сомнения, знает все, что делается.

Зонтаг быстрыми шагами направился к карете, другие последовали за ним.

Вскоре из вокзала вышел комендант королевского замка граф Альфред Ведель, в мундире, соответствующем его званию.

Он с удивлением увидел густую толпу, окружавшую его карету и, казалось, желавшую перерезать ему путь.

— Что у вас здесь за собрание? — ласково спросил он. — Как, и вы тут, господин Зонтаг? И вы, любезный Конрад?

Он подошел к старику, который вместе с Зонтагом отделился от толпы, и подал ему руку.

— Господин граф, — сказал старый придворный, седельный мастер Конрад, ветеран великой войны и любимец короля Эрнста‑Августа, который очень любил с ним разговаривать и всегда с удовольствием выслушивал его в высшей степени бесцеремонные, иногда даже грубые, но всегда меткие замечания, приправленные народным юмором, — господин граф, — и он отвел рукой купца Зонтага, который было тоже выступил вперед и собирался заговорить. — Мы все здесь в большой тревоге и неизвестности. Со всех сторон слышим, что начинается война и король уезжает. Судьба города беспокоит горожан, и они желали бы точнее узнать, что их ожидает.

— Да, — вмешался купец Зонтаг, освобождаясь от удерживавшей его руки старого Конрада, — да, господин граф, все эти люди тревожатся, волнуются и готовы потерять всякое мужество. Я делал все, чтобы их успокоить, но напрасно. Прошу вас, господин граф, скажите, что случилось и что им делать.

Взоры всех с напряженным вниманием устремились на красивого молодого мужчину, который с минуту молча и спокойно обводил глазами теснившуюся вокруг него толпу.

— Что случилось? — переспросил он громким, внятным голосом. — Ничего необыкновенного: мы накануне войны и король выступает со своей армией на поле сражения.

— А нас и город оставляет беззащитными? — послышался ропот в толпе.

Легкая краска выступила на лице коменданта, и гневная молния сверкнула в его глазах.

— Всякий ганноверский солдат, отправляясь на войну, — сказал он, — разве не оставляет дома своей семьи? Королева и принцессы остаются здесь посреди вас, а я остаюсь при Ее Величестве.

— A! — раздалось в толпе. — Если королева здесь остается, то, конечно, город еще не в большой опасности.

— В большой или не в большой, а королева разделит с вами вашу участь, равно как король собирается разделить участь своих солдат. Справедливо это или нет? Отвечайте! — воскликнул граф Ведель.

— Справедливо! — громко ответил Конрад, а толпа за ним несколько тише подтвердила: «Да! Да!»

— Но, — продолжал граф Ведель, — вы у меня спрашивали еще, что вам делать?

Он приблизился к толпе, так что очутился почти посреди нее. Сверкающий взгляд его перебегал с одного из присутствующих на другого.

— Как! — воскликнул он. — Ганноверский гражданин не знает, что ему делать, когда страна в опасности и король выступает в поход? Старый Конрад мог бы вам это сказать лучше меня: он немало видел на своем веку и жил во времена, о которых я знаю только понаслышке. Армия наша находится на мирном положении, — с одушевлением продолжал он, — она нуждается в припасах и помощи: пушки должны быть из арсенала препровождены на железную дорогу, а ганноверские граждане толкутся здесь без дела, жалуются и ропщут! Припасайте лошадей и работников, а где не хватит тех и других — будем действовать сами. Я тоже присоединюсь к вам, лишь только позволит служба. Армия выступает в поход, — продолжал он, — надо позаботится о ее продовольствии: не голодать же солдатам! Составьте комиссию и тащите сюда, на железную дорогу, все, что у вас есть в кладовых. Мы отправим провизию в армию для удовлетворения первых потребностей. Затем, не сегодня завтра войска наши могут наткнуться на неприятеля, к нам явятся раненые и больные — пусть ваши жены щиплют корпию и готовят перевязки. Идите к моей жене, она вам посоветует, как все устроить. Сколько раз вы играли в солдаты в своих стрелковых кружках. Теперь регулярное войско уходит: неужели вы оставите королеву в Гернгаузене без защиты? Неужели не найдется никого из ганноверских граждан, кто взял бы на себя обязанность защищать королеву, которую король с доверием оставляет в своей резиденции? Теперь, — прибавил он несколько тише и медленнее, — я вам сказал, что делать. Дела, в сущности, столько, что я решительно не понимаю, как вы можете бесполезно тратить столько времени, оставаясь здесь, чтобы волноваться и трусить…