Толпа молчала. Зонтаг с торжествующим видом поглядывал на нее блестящими глазками.

Старый Конрад почесывал за ухом.

— Гром и молния! — воскликнул он наконец. — Граф говорит правду! Стыдно нам, старикам, что мы ожидаем, чтоб нас учила молодежь! Скорее вперед! — громко крикнул он. — Будем делать все, что предпишет нужда. Разделимся на партии. Вот Зонтаг понимает в этих делах: он устроит комитет, а я оправлюсь в арсенал.

Он подошел к графу Веделю и сказал ему:

— Вы, граф, истый ганноверец. Вы нам резко высказали ваше мнение и были правы. Но будьте покойны, мы не оставим пятна на чести ганноверских граждан!

— А ты, старый дружище, — прибавил он, скидывая шапку и кланяясь стоящей посреди площади статуе короля Эрнста‑Августа, — ты увидишь, что старый Конрад и все ганноверские граждане сумеют честью и правдой послужить твоему сыну.

Он подал руку графу, который крепко ее пожал.

Мрачное настроение толпы изменилось как по волшебству. Тревога и уныние мгновенно сбежали со всех лиц, которые вдруг засияли решимостью и мужеством.

Все окружили графа Веделя и, пока он садился в карету, протягивали ему свои крепкие руки.

Лошади помчались, и экипаж быстро покатился по дороге в Гернгаузен. Толпа, обменявшись еще несколькими словами, разошлась.

Через час облик города изменился.

На улицах не было более уныло слоняющихся групп: всюду кипела жизнь, но в то же время и царствовал порядок. Горожане всех сословий, работники и мастеровые на телегах и тачках перевозили оружие из арсенала на станцию железной дороги. Другие на плечах перетаскивали туда же съестные припасы, частью для немедленного продовольствия солдат, частью для отправления в магазины. Женщины ходили по улицам легкими шагами, но с озабоченными лицами, собирались в кучки и совещались насчет своей деятельности. Наиболее влиятельные горожанки спешили в великолепный, только что отстроенный дом графа Веделя, где графиня принимала их во вновь организованный комитет.

Старый Конрад стоял у входа в арсенал, то помогая накладывать оружие, то крепким словцом понукая неловких работников. А что касается купца Зонтага, то его можно было видеть везде: суетящегося, бегающего, кричащего. Он от волнения был бледнее обыкновенного, охрип от постоянного говора, но все не переставал ободрять и воодушевлять других.

Настал вечер, и солнце зашло, осветив в последний раз короля в замке его предков.

Было девять часов, когда государственный секретарь Мединг, приготовив ответ на прусскую ноту, быстро ехал между двумя рядами фонарей по аллее, ведущей в Гернгаузен.

Во дворце вовсе не было заметно того волнения и движения, какие царили в городе. Привратник стоял у подъезда, лакеи в красных ливреях расхаживали по прихожей медленными неслышными шагами — только лица были озабоченнее обыкновенного.

Зато на дворе стояли запряженные и освещенные фонарями фургоны, вокруг которых суетились слуги, нагружая их чемоданами и сундуками.

Придворные лакеи с тревожным любопытством поглядывали на приближенных короля, являвшихся к нему в столь непривычные часы. Но привычка и строгая дисциплина не давали им вымолвить слова, и только одни робкие взгляды, бросаемые украдкой на посетителей, обнаруживали внутреннее беспокойство.

— Король в своем кабинете? — спросил, входя, Мединг.

— Его Величество в комнате у Ее Величества.

Мединг молча поднялся в верхний этаж по лестнице, где так часто можно было в эти самые часы видеть нарядных дам и кавалеров в блестящих мундирах. Теперь же яркий свет канделябров освещал картину полного безмолвия и пустоты.

У входа в покои королевы сидел в креслах ее старый, седой камердинер, а перед ним стоял камердинер короля.

— Доложите королю о моем приходе, — сказал Мединг.

Камердинер с минуту помедлил.

— Извините, господин секретарь, — промолвил он, — если я осмелюсь задать вам один вопрос. Правда ли, что война объявлена и что неприятель явится сюда?

Мединг печально на него взглянул.

— Правда, любезный Мальман, — отвечал он. — Но, пожалуйста, доложите обо мне поскорее: мы не должны терять ни минуты.

— О Господи, какие времена! — воскликнул камердинер короля, направляясь во внутренние покои, между тем как старый камердинер королевы закрыл лицо руками.

Государственный секретарь последовал за камердинером и, пройдя большую переднюю, вошел в гостиную королевы.

Там все королевское семейство сидело вокруг чайного стола.

Король был в генеральском походном мундире. Он весело улыбался королеве, которая с трудом удерживала беспрестанно наворачивающиеся на глаза слезы. Рядом с королевой сидела семнадцатилетняя принцесса Мария, грациозное существо с прекрасными, благородными чертами лица, с большими, голубыми, задумчивыми глазами. Менее матери привыкшая владеть собою, она не удерживала своих слез и то и дело утирала батистовым платком раскрасневшиеся очи. По другую сторону короля сидела его старшая дочь, принцесса Фридерика. Белокурая и стройная, как сестра, она наследовала от отца его повелительную осанку. Чрезвычайно скромная и чуждая всякой самонадеянности, она, однако, своей фигурой и каждым движением изобличала свое королевское происхождение. Девушка не плакала. Ее большие, ясные голубые глаза сияли смелым, горделивым блеском. Она по временам кусала свои розовые губы, и если бы кто заглянул ей в сердце, то нашел бы там сильное желание следовать лучше за отцом, в поход, чем оставаться в бездействии дома и в печальном уединении ожидать известий из армии.

Напротив сидел, откинувшись на спинку стула, кронпринц Эрнст‑Август, высокий молодой человек двадцати одного года. Ни одной чертой лица не напоминал он своего отца. Узкий, покатый лоб его был почти весь закрыт гладкими темно‑русыми волосами. Нос его был слегка приплюснут, а полные губы как бы с некоторым усилием приоткрывались, чтоб пропускать лениво и медленно произносимые слова. Но прекрасные зубы и блестящие, добродушные глаза делали лицо молодого принца чрезвычайно симпатичным.

Кронпринц был одет в гусарский мундир, состоявший из синего доломана с серебряными шнурками. Он кусал зубами ногти левой руки, а правой играл с маленькой собачкой из породы такс, которая ласкалась к нему.

Такая картина представилась глазам государственного секретаря, когда он вошел в комнату королевы.

С глубоким вздохом окинув взором королевскую семью, он приблизился к королю.

— Доброго вечера, любезный Мединг, — произнес Георг V своим обычным тоном. — Вы мне принесли ответ Пруссии. Надеюсь, что он сформулирован точно и ясно?

— Я старался с точностью передать мысль Вашего Величества, — отвечал Мединг, низко кланяясь.

— Прикажешь, чтоб мы удалились? — спросила королева.

— Нет, — ответил король, — это столько же касается вас всех, сколько и меня. Наш секретарь потрудится прочесть нам свою работу. Садитесь, любезный Мединг, и читайте.