– не горячись, не спеши, завтра решим. Хочешь, я поговорю с Альфредом?

– Нет, – он попытался вырваться, но неловко, и я не отпустила. – Ты что! Я запрещаю! Ни за что! Ты не посмеешь! – Казалось, все начинается снова, мне не следовало говорить про Альфреда, во всяком случае, сейчас.

– Хорошо, хорошо, – как можно спокойнее сказала я. – Я не пойду, ты не хочешь, я не пойду.

– Да, я не хочу! И ты не пойдешь, слышишь! Это глупо, это унижение, я прошу тебя!

– Хорошо, я никуда не пойду, – не переставала повторять я.

– Обещай мне, – попросил он.

– Хорошо, хорошо, обещаю.

Я снова отстранилась, чтобы разглядеть его лицо. Оно было изможденным, с обострившимися, потерявшими плавность, почти отделившимися друг от друга чертами, в нем накопилось столько усталости и физического бессилия, что я сказала:

– Пойдем полежим вместе.

– Да, – согласился он, – пойдем.

Мы легли не раздеваясь, он обнял меня и мгновенно заснул, прижав сильно к себе. Я едва потом ухитрилась выскользнуть из его спящих рук, чтобы не разбудить».

«Но ты все же пошла к Альфреду? – написал в следующем письме Стив, и хотя это был вопрос, звучал он, как утверждение, или я так прочла».

«Да, пошла. Я долго думала перед тем, как решиться. Все эти дни Дино ходил понурый, уже вторую неделю, плохо спал, похудел. Я уже не говорю о том, что за все это время мы не занимались любовью, может быть, пару раз, но бессильно, вяло. Дино таял прямо на глазах, теряя себя, и следовало хоть что-то предпринимать, и я решила встретиться с Альфредом. Не знаю почему, но я была уверена, что смогу повлиять на него».

«Ты переспала с ним? Скажи честно, мы же договорились, что ты ничего не будешь скрывать. Хотя, если и не скажешь, я все равно знаю, что ты спала с ним».

« Знаешь, все не просто. Если ты хочешь понять случившееся, я должна рассказать с самого начала. Альфред жил в пригороде на вилле восемнадцатого века. Я никогда не бывала у него прежде, и когда зашла в дом, у меня захватило дух от его великолепия. Я редко встречала так четко и смело разработанное внутреннее пространство, открытое и абсолютно доступное, особенно в сочетании с внешней замкнутостью строения: все же восемнадцатый век.

Альфред сидел в небольшой, но тоже полной пространства комнате с настежь распахнутым окном, открытым не только для воздуха, но и для яркого и разноцветного сада. Казалось, сад является частью комнаты, он присоединился к ней вместе с запахами, со звуками, но не тревожными, шуршащими, а успокоительно-смягчающими. Меня проводила аккуратная женщина средних лет, видимо, домработница, и Альфред, как всегда, резко крикнул из-за двери: «Войдите». Впрочем, увидев меня, он переменился, лицо его сразу расслабилось, стало благодушным и еще удивленным, он даже не пытался скрыть удивления. Он так и сказал, нащупывая костыль и пытаясь приподняться:

– Жаклин? Рад вас видеть. И удивлен, крайне, если признаться, удивлен. Проходите, пожалуйста. – И встретив меня на полдороги, как мог галантно поцеловал мне руку, хотя для этого ему пришлось извернуться всем своим неловким телом.

– Вы извините, что я без приглашения, даже без предупреждения. Я, наверное, отвлекаю вас, – сказала я и оглядела комнату, как будто пыталась найти то, от чего отвлекаю. – Вы, наверное, работали.

– Нет, пустяки, я читал. Хотя, – он подошел к низкому инкрустированному, очень легкому по форме шкафчику, – собственно, все, что я делаю, так или иначе связано с работой. Вся моя жизнь – работа. – Он усмехнулся и достал пару бутылок.

Все происходило крайне медленно. Каждое движение Альфреда было своего рода многоэтапным процессом – пододвинуть плечо, опереться на костыль, согнуться, выставив ногу вперед, и так далее, все требовало времени. Я села на кожаный диван, он был единственным предметом в этой комнате, имеющим вес.

– И это не потому, что моя работа требует всей жизни, да и не так, чтобы жизнь требовала постоянной работы, просто все удивительно само сходится в результат. Казалось бы, живу, смотрю, разговариваю, а получается все в карман, все в загашник, и где-то когда-то всплывает.

Он говорил, стоя ко мне спиной, и его припавшая к костылю фигура выглядела совсем мальчишеской.

– Так-то. – И тут он обернулся ко мне.

«У него и глаза ребячливые, – подумала я. – Не просто молодые, а ребячливые, играющиеся глаза. Как я этого раньше не замечала?»

– Вы что будете? – Он указал на бутылки.

Я зачем-то взглянула на часы, я и так знала, сколько времени. Было около пяти.

– Что-нибудь легкое, – ответила я.

– У меня есть сухое белое вино, – предложил он. Я кивнула.

– Знаете, однажды, кстати, у вас в Америке я давал интервью одному популярному журналисту. – Он назвал известное имя. – У меня, вы же знаете, репутация взбалмошного, высокомерного старика, к тому же язвительного.

Я подняла брови, удивляясь: «Да неужто?».

– Видимо, поэтому он взял со мной наступательный тон, мол, я сейчас все твои изнанки выверну наружу и всем покажу. А я как раз приехал со спектаклем о средних веках, в котором вольно обошелся с классической пьесой. Не так, как сейчас модно переносить в современность, а по-другому, впрочем, это неважно. Короче… – Альфред уже брел ко мне со стаканом. Ему было крайне неудобно – и костыль, и стакан, и нога еще, и мне следовало бы встать и подойти к нему, но я сидела.

– …он меня спрашивает с вызовом: «Вот, вы поставили исторический спектакль, существенно переиначив пьесу. Вас не смущает, что вы исказили время, изобразив его не в соответствии с существующим представлением? Вы, – спрашивает, – исследование какое-нибудь проводили?» – «Конечно, – говорю, – проводил. Долгое, многолетнее исследование. Например, лежу на пляже и вижу на вебе облако нелепой формы и думаю, что, возможно, похожее облако видел мой герой и оно изменило его настроение. И пытаюсь представить, как именно изменило? А потом, думаю, надо бы запомнить про облако и про настроение и внести в пьесу. Четыре года вот таким исследованием занимался».

Альфред передал мне бокал, я пригубила, вино было кислое, но я давно уже привыкла к сухим винам, мне даже нравилось.

– Ну и что журналист? – Я представила этого напыщенного журналиста, как он получает насмешливый ответ перед всей аудиторией.

– Я потом видел передачу в записи по телевизору. – Альфред сел в плетеное кресло напротив. – Он попытался сделать вид, что ничего не произошло, но вся его каверзность сошла, знаете, мгновенно. Вот такая примечательная метаморфоза приключилась».

«Подожди, – перебил меня Стив в другом письме. – Зачем ты рассказываешь ненужные подробности про дом, про мебель, к чему эти байки? Ты же знаешь, единственное, что я хочу знать, спала ты с ним или нет? Я в любом случае уверен. Но я хочу услышать от тебя, я хочу подробностей».

«Все было не так, как ты думаешь. Все получилось само, случайно, но одновременно тривиально, буднично, как будто и не могло быть по-другому. Да и к сексу это не имело отношения. Это было что-то другое, но не секс».