Гусеница становится куколкой, говорила бабушка. А потом она меняется. Меняется кожа, меняются глаза, меняется рот. Исчезают ноги. Все, что в ней было своего – даже сознание себя, – превращается в неопределенное месиво.

– А что такое месиво? – спросила, широко раскрыв глаза, маленькая Луна.

– Ну, – ответила бабушка, – не совсем в месиво. В вещество. В вещество, из которого сделаны звезды. В вещество света. В вещество, каким была планета прежде, чем стать планетой. В то, чем является ребенок, покуда не появится на свет. В вещество семени, из которого потом вырастет платан. Все, что ты видишь вокруг, превращается или развоплощается, умирает или живет. Все в этом мире непрерывно изменяется.

Луна бежала по хребту горы и менялась. Она ощущала эти перемены. Перерождались кости и кожа, глаза и душа. Все механизмы ее тела – каждая шестеренка, каждая пружина, каждый хорошо подогнанный рычаг – менялись, собирались заново и со щелчком становились на свои места. На новые места. И Луна становилась другой.

На хребте был человек. Луна не видела его, но костями чувствовала его присутствие. Еще она знала, что где-то рядом находится бабушка. То есть ей казалось, что это бабушка. Ощущение бабушки поднималось у нее в душе, но стоило попытаться почуять, где бабушка сейчас, как ощущение таяло и ускользало.

– Это ведьма, – сказал человек. У Луны сжалось сердце. Она побежала еще быстрее, хотя путь был крут и долог. С каждым шагом бег ее становился все быстрее.

«Бабушка!» – кричало сердце.

«Уходи!» – Она уловила это не слухом. Приказ звенел в ее костях.

«Иди назад!»

«Что ты творишь, глупая?»

Это все воображение. Ну конечно, просто воображение. И все же… Почему ей казалось, что голос исходит из того самого отпечатка, что оставила бабушка в ее душе? И почему он звучал в точности как голос самой Сян?

– Не бойся, дружок, – сказал мужчина. – Я все сделаю быстро. Ведьма сейчас придет. Она меня не увидит. И тогда я перережу ей горло.

– БАБУШКА! – закричала Луна. – БЕРЕГИСЬ!

И услышала один-единственный звук. Ночь разрезал крик ласточки.

* * *

– ПОЛАГАЮ, нам следует прибавить шаг, мой друг, – сказал Глерк, взял Фириана за крыло и потащил вперед.

– Меня тошнит, – с этими словами Фириан упал на колени. Если бы он упал так еще утром, то наверняка порезался бы. Но теперь его колени – а также задние лапы целиком, и спина, и даже передние лапы, – были покрыты толстой прочной кожей, на которой уже начали проступать крупные яркие чешуи.

– У нас нет времени болеть, – сказал Глерк и оглянулся. Фириан успел изрядно подрасти, и останавливаться не собирался. Но мордочка у него действительно была какая-то зеленая. Впрочем, может быть, так и должно быть? Но как узнать?

Глерк подумал, что невозможно было хуже выбрать время, чтобы подрасти. Он был несправедлив.

– Прости, – сказал Фириан, сунулся в ближайший куст, и его обильно вырвало. – Ой, я там что-то, кажется, поджег.

Глерк покачал головой.

– Затопчи, если сможешь. А впрочем, когда у тебя под боком вулкан, одним пожаром больше, одним меньше – какая разница.

Фириан покачал головой и встопорщил крылья. Он попытался взмахнуть ими, но был еще слаб, и крылья не шелохнулись. Дракон чихнул, и на морде его проступило удивление.

– Я не могу взлететь.

– Полагаю, это временно, – заметил Глерк.

– Откуда ты знаешь? – спросил Фириан, изо всех сил стараясь говорить твердо, но все равно срываясь на хныканье.

Глерк посмотрел на приятеля. Тот рос уже медленнее, но все равно рос. Правда, теперь все части его тела увеличивались более-менее одновременно.

– Не знаю. Я просто надеюсь на лучшее. – И Глерк улыбнулся огромной зубастой пастью. – А ты, дорогой мой Фириан, из числа лучших, кого я знаю. Идем. Надо добраться до хребта. Скорее!

Они бегом миновали подлесок и полезли в гору.

* * *

НИКОГДА в жизни безумице еще не было так хорошо. Солнце село. Луна еще только вставала над горизонтом. А женщина мчалась по лесу. Земля не внушала ей доверия – слишком много там было коварных ям, ловушек с кипящей грязью и бьющих паром провалов, угодив в которые можно было свариться заживо. Поэтому женщина выбрала иной путь и ловко, словно белка, перескакивала с ветки на ветку.

Старшая сестра шла по ее следам. Женщина чувствовала, как сжимаются и разжимаются мышцы преследовательницы. Видела внутренним взором, как мир вокруг Старшей сестры сливается в яркое пятно.

На толстой ветви дерева, названия которого она не знала, женщина на миг остановилась. Кора дерева была изборождена глубокими морщинами – наверное, в дождь по ним текут целые реки. Женщина вгляделась в сгущающуюся тьму и позволила своему взгляду растечься, вобрать в себя горы, ущелья, хребты и заглянуть за самый край света.

Вот! Голубой сполох и переливы серебра.

Вот! Зелень цвета лишайника.

Вот! Молодой мужчина, которому она когда-то причинила боль.

Вот! Какое-то чудище и при нем маленький зверек.

Гора застонала. Каждый новый ее стон становился все громче, все протяжнее. Пять веков назад гора пожрала силу, и теперь эта сила рвалась наружу.

– Мне нужны мои птицы, – сказала безумица, подняв лицо к небу. Сделав шаг, она оказалась на другом дереве. Еще шаг. Еще.

– МНЕ НУЖНЫ МОИ ПТИЦЫ! – выкрикнула она снова, перескакивая с ветки на ветку так легко, будто под ногами у нее расстилался поросший мягкой травой луг. Вот только ни один бегун не угнался бы за ней даже по лугу.

Она чувствовала, как магия башмаков наполняет ее кости. От света встающей луны это чувство становилось только сильнее.

– Я хочу найти дочь, – шепотом сказала она и побежала еще быстрее, не спуская глаз с голубого сполоха.

А за спиной у нее сгущался еще один звук – шорох тысяч бумажных крыльев.

* * *

ВОРОН выбрался из капюшона, уцепился лапами за плечи Луны, раскрыл блестящие черные крылья и взлетел.

– Кар-р, – крикнул ворон. – Луна! – разнесся его крик.

И снова:

– Кар-р! Луна!

– Кар-р, кар-р, кар-р!

– Луна, Луна, Луна!

Подъем стал круче. Девочке приходилось цепляться за тщедушные деревца и свисающие сверху ветви. Если бы не это, она давно покатилась бы вниз. Лицо ее покраснело, она хватала ртом воздух.

– Кар-р, – сказал ворон. – Я поднимусь посмотрю, что вокруг.

Он понесся вперед, пронзая тени, к голой скале на самой вершине утеса, где возвышались, словно стражи горы, исполинские валуны.

Он увидел человека. Человек держал в руках ласточку. Ласточка билась, кричала и клевала человека.