7 августа, соединившись со Святославом, Юрий тронулся дальше на юг. Думая, что Давыдовичи охотно отстанут от Изяслава, союзники послали к ним гонцов звать на великого князя. Но у Давыдовичей, кажется, впервые проснулась совесть. Они отвечали, что целовали крест Изяславу, «а душою не могут играти».

Обнаружив, что усилить свою рать за счет черниговских полков ему не удастся, Юрий направился к Белой Веже и простоял там целый месяц, пока к нему не присоединилось еще «многое множьство» «диких» половцев. Затем он пошел к реке Супой, где к его войску примкнул Святослав Всеволодович («неволею», как говорит летопись, повинуясь единственно приказанию своего дяди, Святослава Ольговича). Со всей этой силой Юрий подступил к Переяславлю, дожидаясь, по словам летописца, «от Изяслава покорения».

Между тем великий князь вовсе не желал кланяться дяде. К нему уже пришли полки из Владимира-Волынского, отряды «черных клобуков» из Поросья и черниговское войско, а из Смоленска спешил на помощь брат Ростислав. Однако Изяславу предстоял непростой разговор с жителями Киева, у которых, как он уже знал, не «поднималась рука» на Мономашича. Созвав вече, Изяслав убеждал киевлян поддержать его, говоря, что если бы Юрий «пришел толико с детьми, то которая ему волость люба, ту же бы взял. Но оже [если] на мя половци привел и ворогы моя Олговиче, то хочю ся бити». Доводы его были, по всей видимости, всего лишь ловким софизмом, ибо до сих пор Изяслав ни разу не предложил Юрию каких-либо волостей в Русской земле. Киевляне именно так и восприняли речь своего князя, отказавшись класть свои головы в угоду его честолюбию. К тому же на них, вероятно, произвело впечатление упорное стояние Юрия в своей родовой правде. «Мирися, княже, мы не идем», – потребовали они. Изяславу стоило немалых усилий убедить вече в том, что его честь требует заключить мир с дядей и Ольговичами непременно с позиций силы («ать ми ся добро с ними от силы мирити»). В итоге киевское ополчение хоть и неохотно, но все-таки «поидоша по Изяславе».

Противники встретились под Переяславлем, расположившись напротив друг друга по обоим берегам Трубежа. Изяслав действовал безрассудно, во что бы то ни стало желая решить дело кровью. Ночью к нему прибыл посол Юрия. В обмен на мир Мономашич готов был поступиться очень многим. «Се, брате, на мя приходил, и землю повоевал, и стареишиньство еси с мене снял, – с укором выговаривал он племяннику. – Ныне же, брате и сыну, Рускыя деля земля и хрестьян деля не пролеиве крови хрестьяньскы. Но дай ми Переяславль, ать посажю сына своего у Переяславли, а ты седи, царствуя в Киеве». Поскорее помириться с Юрием упрашивал великого князя и епископ Евфимий, приехавший наутро в киевский стан. Но Изяслав не послушал его, задержал дядиного посланца и изготовился к битве, «надеяся на множьство вой»450. Подобное горделивое упование того или иного князя в летописи всегда заканчивается плохо. Изяслав не стал здесь исключением451.

22 августа великий князь, «понуживаемый» некоторыми своими советниками, которым не терпелось помахать мечом, начал переправу через Трубеж. Однако в этот день сражение не состоялось. Нелепый случай охладил пыл Изяславова воинства: от полков Юрия отделился перебежчик; за ним погнались, а в войске великого князя подумали, что началась атака, и вместо того, чтобы продолжать наступление, изготовились к обороне. После этого до самой ночи одни «стрельцы» (стрелки из лука) с обеих сторон поддерживали вялую перестрелку.

Наутро Изяслав совещался с дружиной и союзниками относительно дальнейших действий. Осторожные советовали ему подождать – Юрий-де сам уйдет без боя. Но горячие головы подстрекали к немедленному выступлению, говоря, что суздальцы уже готовы бежать перед силой великого князя. Их речи пришлись Изяславу по сердцу («Изяславу же то любо бысть»), и он ринулся вперед. Его дружина прошила насквозь левое крыло Юрьевой рати, где стоял Святослав Ольгович с племянником, но, обернувшись назад, Изяслав увидел, что остальное его войско бежит. Под натиском суздальских полков и половцев первыми показали спины «черные клобуки», за ними черниговцы и киевляне, а переяславцы – те и вовсе перешли на сторону Юрия. Пробиваясь через толпы победителей, Изяслав потерял почти всю свою дружину и прибежал в Киев «сам-третий», то есть всего с двумя спутниками.

Спустя три дня суздальское войско уже стояло под Киевом.

Киевское вече отказалось еще раз биться с Юрием, как того требовал Изяслав. «Се ны отци наши, и братья наша, и сынови наши на полку [на войне] о[д]ни изоимани [пленены], а друзии избьени и оружие снято», – жаловались они. Киевляне упросили Изяслава не «погубить» их «до конца» и уступить великокняжеский стол дяде. 27 августа Изяслав с семьей бежал во Владимир-Волынский, а «Гюрги же поеха у Киев, и множество народа вы[и]де противу ему с радостью великою, и седе на столе отца своего, хваля и славя Бога».

Сразу по восшествии на престол Юрий занялся перераспределением волостей. Святослава Ольговича он вознаградил за счет черниговских князей: вернул ему Курск с Посеймьем, захваченные старшим из Давыдовичей, Владимиром, да придал еще Сновскую область (по реке Сновь) и большую часть Турово-Пинского княжества, взятые у Изяслава Давыдовича. Своих сыновей Юрий одарил «причастьем» в Русской земле, рассадив их по киевским «пригородам»: Ростислава – в Переяславле, Андрея – в Вышгороде, Бориса – в Белгороде, Глеба – в Каневе; Суздаль оставил за младшим Васильком.

Не прошло, однако, и нескольких месяцев, как Изяслав напомнил о себе. По прибытии на Волынь он немедленно завязал переговоры со своей заграничной родней: венгерским зятем, королем Гезой II, и сватами – польским князем Болеславом IV Кудрявым452 и чешским князем Владиславом II453, зовя их «воссесть на коней» и прибыть к нему «с полками» на Рождество Христово. Все они с готовностью откликнулись на приглашение. Правда, Владислав так и не собрался выступить, несмотря на данное обещание, зато польский князь лично привел дружину во Владимир-Волынский, а Геза, который в это время был занят войной с Византией за влияние в Сербии, прислал Изяславу 10 000 всадников под началом своего воеводы. Русская усобица уже в который раз приобретала характер межгосударственного конфликта.

И все же теперь Изяслав не полагался на одну только военную силу. Успехи Юрия наглядно показали, как трудно племяннику идти против прав дяди, подкрепленных вековой традицией. Но ведь и Юрий не был старшим в роду Мономашичей. И вот, для того чтобы лишить Юрия нравственной правоты в споре с ним, Изяслав решил предложить киевский стол другому дяде – Вячеславу Владимировичу, которого недавно сам же выгнал из Киева и назначил в удел волынский город Пересопницу с волостью. Мстиславич с полным основанием рассчитывал быть полновластным господином Киева при немощном старике454. Весьма примечательна форма, в которой было сделано это предложение. «Ты ми буди в отца место, поиди, сяди же в Киеве, а с Гюргем не могу жити, – звал дядю Изяслав и тут же грозил: – Не хочеши ли [а если не захочешь] мене в любовь прияти, ни Киеву поидеши седеть, а хочю волость твою пожечи».

Неожиданная весточка от племянника больше испугала, чем обрадовала Вячеслава. Он дал знать брату о военных сборах Изяслава и переложил тяжесть выбора на его плечи: «Любо дай Изяславу, чего ти хочеть; пакы ли [если же нет, или], а поиди полкы своими ко мне, заступи же волость мою… Ныне же, брате, поеди; видеве оба по месту [посмотрим по обстоятельствам], что нам Бог дасть: любо добро, любо зло. Пакы ли, брате, не поедеши на мя, не жалуй [не серчай], аже моей волости пожене быти [то есть примкну к Изяславу, чтобы не разорить свою волость]».