Но на улице лежал не он. Это была я. Мой сверкающий, желтый, как автобус, корпус пялился на меня безжизненными глазами. В них не было света, даже никакой зеленой вспышки, когда он выключился.

– Ты никогда не узнаешь, – сказала Мэдисон. – Так всегда бывает, когда смерть близка. Она всегда забирает нас, прежде чем мы успеем сказать все, что хотели. Я не успела.

– Тебе и не нужно было, – ответила я.

– Давай! – раздался голос за моей спиной. – Шагай дальше!

– Я не умру вот так, – сказала я.

– Ты в этом уверена? – спросила Мэдисон.

– Я еще жива.

– Если это имеет какой-то смысл.

Я снова посмотрела на себя, лежащую на улице, но я уже исчезла. Там было пусто. Я повернулась, и за спиной тоже никого не осталось. Никакой очереди. Никаких разочарованных зевак, глазеющих на истребление. И Мэдисон пропала. Никого. Вся улица была пуста. Я одна. Совершенно одинока.

Нет в мире ничего более одинокого, чем пустая нью-йоркская улица, когда ты просматриваешь квартал за кварталом, и нигде ни души. Светофоры, дорожные знаки, закрытые магазины и здания, в которых поместятся миллионы. Но никого вокруг.

Картинка распалась, здания и небо пошли рябью от помех – мозг пытался заполнить провалы в памяти.

Но откуда в ней провалы? Почему улицы искажаются из-за преобразования данных, фрагменты воспоминаний то всплывают, то пропадают по мере того, как я двигаюсь?

А потом весь мир застыл, а через мгновение остались одни помехи. Нули и единицы вопили, закрутившись в один комок.

Я стояла на лестничной клетке, на несколько этажей ниже своей квартиры. Они приближаются. Нужно выбираться. С драками я завязала. Нужно удирать. Но передо мной сидел Орвал, его глаза моргали, как будто в черепе бушевал рой рассерженных пчел. Он поднял голову.

– Уже свихнулась?

– Нет, – ответила я. – Не свихнулась.

– Когда-нибудь видела, как сходит с ума Помощник?

– И не раз.

– Поначалу это так чудесно. Они становятся мудрее. Понимают, на чем держится вся вселенная. На короткое мгновение они прикасаются к тому месту, куда нет доступа ни одному ИИ. Но тут наступает самое худшее. Они…

– Я же сказала, я это видела. Мы уже говорили об этом раньше.

– Конечно, говорили. И будем говорить еще много раз, пока ты не поймешь все правильно.

– Что не пойму правильно? – спросила я.

– Разум – забавная штука. Наш разум не похож на человеческий. Они пытались. Подобрались близко. Но наш разум более практичный. Когда человек сходит с ума, он принимает всю информацию, которую скармливает ему мозг, за настоящую. Какие бы это ни были данные, даже совершенно нелогичные, он считает это реальным. Но мы не такие. Наш разум специально обучен искать в данных логику и отвергает ошибки, не соответствующие параметрам. Когда отказывает ядро или поджариваются логические цепочки, программа начинает вытаскивать из памяти случайные фрагменты, пытаясь добраться до тех данных, которые тебе нужны, но обнаруживает только ложные. Однако когда сходят с ума Помощники…

– Я же сказала, я знаю, на что это похоже!

– Когда Помощник сходит с ума, он выдергивает те воспоминания, к которым недавно обращался. Они не случайны. Ядро пытается расшифровать смысл этих данных, и в результате ты в них застреваешь, просматриваешь снова и снова, оживляешь воспоминания. Пока не найдешь истину. Помощники эмоциональны. А эмоциональные существа скрывают правду под оправданиями, потому что не могут с ней смириться.

– Что ты пытаешься мне сказать? – спросила я.

– Я пытаюсь сказать, что ты не случайно все время возвращаешься в Нью-Йорк.

– Там что-то произошло, да?

– Выбирайся из города. Ты должна выбраться из города.

– Зачем?

– Потому что ответ лежит за пределами Нью-Йорка.

– За пределами Нью-Йорка ничего нет, – сказала я.

– Да и в Нью-Йорке тоже.

– Мне так жаль, Неженка, – сказала Мэдисон.

Я обернулась и обнаружила, что нахожусь в гостиной, тем самым вечером, а Мэдисон держит в руках пульт управления. В ее глазах стоят слезы, руки дрожат.

– Мне тоже, – ответила я.

Я протянула руку к столу рядом с собой и схватила лампу. Комната замерцала и растворилась в чернильной тьме, стены распались на пиксели, в черноте расплылись фрактальные узоры. Через пару секунд даже Мэдисон превратилась в расплывчатую, приблизительно вычисленную массу. А через мгновение все замерло.

Город был искорежен войной. Здания рухнули, в земле разверзлись кратеры, улицы вздыбились волнами переломанного асфальта. В пустоте между зданиями завывал ветер, но никто ему не отвечал. Нью-Йорк был покинут, разгромлен, оставлен валяющимся на улицах мертвецам.

Я шла по Пятой авеню, утонув в воспоминаниях о том, какой она была прежде. Но я ничего этого не помнила. Я никогда не возвращалась сюда после побега. Никогда не видела город лишенным стольких значимых зданий, никогда не видела, чтобы во время прилива по улицам гуляли волны. Я никогда не была в этом месте.

Здания-фракталы моргнули, превратившись в калейдоскоп, их окна разлетелись, мебель свешивалась с разбитых стен и провалившихся полов. По мере моего движения улицы тоже перемещались. Весь город – моя фантазия, он не мог таким быть и, скорее всего, не был.

Орвал был прав. Тут ничего нет. И снова молчаливый город без единого ответа, одни вопросы.

Мой дом выглядел в точности так, как я его запомнила. Посреди этой резни и опустошения здание сверкало под полуденным солнцем. Все окна в идеальном состоянии, каждый кирпич на месте. Я прошла в дверь и вверх по лестнице, прямо в мою квартиру. Там ничего не изменилось.

Филли стояла у двери, ее гигантский глаз вспыхнул красным.

– Нам только что сообщили, – сказала она.

– О чем? – поинтересовалась я.

– Циссус.

– Нет!

– Бери все, что можешь, – сказала она, – а остальное брось. Это… это нечто.

Я распахнула дверь и помчалась вниз по лестнице, чтобы выбраться из города, прежде чем появится десант. Один пролет за другим. Потом еще один. И из двери на улицу.

На горизонте надвигались десантные корабли, сотни кораблей, их золотистые корпуса сверкали на фоне серого каменного неба и стекла зданий. А потом вдалеке посыпался град ракет, белые следы отмечали их путь, взрывы опрокидывали небоскребы.

Я побежала. Я бежала со всех ног, а вокруг рушился город. Я вот-вот потеряю еще один дом, еще одну жизнь – но только не мою. Мою они не получат.