Илинэ знала, что Дилга помечает знаками Круг жизни человека, а чтобы люди сами отправляли богу знаки-посланья, впервые услышала.

Самона пояснила:

– Понимать рисунчатую речь научила меня в детстве покойная мать. Она была одулларкой. Ее народ умеет так сообщаться с богами и между собой.

Ткнула пальцем в прерывистую линию на бересте:

– Видишь, коса? Это я. А эти две линии – Чиргэл и Чэбдик. Трудно мне их различить… Знаю, не можно так-то, но что делать, если оба любы?

Громко шлепнулся в воду, плеснул брызгами венок со скатанным в трубку посланьем. Не потонул, выровнялся и поплыл, серебристой гривной мелькая в гребнях бурно дышащих волн.

Чуткий слух Айаны уловил последние слова Самоны. Фыркнула возмущенно: Илинэ никого не выбрала, а любвеобильной тонготской красотке одного мало. Разъединила братьев, неразлучных до встречи с нею!

…Раньше близнецам нравилось носить одинаковую одежду и делить все поровну. Привыкли, что притягивают взгляды необыкновенной схожестью. А теперь это начало их тяготить, и проявилось угрюмое соперничество. Они упрямо продолжали ходить повсюду вдвоем, но так, будто стерегли друг друга. Когда Самона гостила в Элен, братья дрались каждый день. По уговору право на вечернюю прогулку с девушкой получал победитель, а второй не мешал. Два прошлых свидания отвоевал Чиргэл.

В этот раз, шагая по берегу вслед за Чиргэлом к тальниковому перелеску, Чэбдик решил во что бы то ни стало восстановить справедливость. Собрался биться до тех пор, пока кто-нибудь, он или брат, не сможет подняться. Надеялся, что это будет не он, а в глубине души…

Глубина души редко ошибалась. Впрочем, мужественно думал Чэбдик, если Чиргэл и нынче возьмет верх, то пусть по-честному отлупит, как враг лютого врага. Пусть не щадит ни мякоти, с которой еще не сошли синяки предыдущего боя, ни даже костей. Добросовестно поколоченному человеку-мужчине легче превозмогать боль сердца при виде счастья соперника.

Отыскали подсохшее, ровное место без пней и кустов, словно кто-то радетельный заранее позаботился. Не успел Чэбдик кулак занести, целясь в левую скулу брата, как в его собственную правую щеку саданул железный боёк…

В голове взорвался пучок молний! Ослепительный день на мгновение лишился всяких теней и тайн и без перехода превратился в звездную ночь. Ночное небо кувыркнулось, и неудачливый воитель рухнул на твердь земли.

В глазах возгорелись белоснежные венки созвездий. Они уплывали и вновь вспыхивали до тех пор, пока небо не сделалось пугающе глубоким и черным. А потом под правым веком стало горячо и мокро. Чэбдик очнулся. «Слеза из глаза вытекла», – подумал с тупым безразличием. Но слеза не вытекла, а наоборот, втекла снаружи, сверху. Пришлось приоткрыть веки, тяжкие, будто на них обронили по грузилу. Оказалось, над Чэбдиком плачет Чиргэл.

– Ты живой!

Чиргэл схватил безвольную руку брата и принялся хлестать ею себя по щекам.

– Вот тебе, бык безмозглый! Вот тебе за то, что чуть не разбил лицо Чэбдику! Вот тебе, ревнивый глупец!

Чэбдик кое-как отнял руку, приподнялся на локтях и тронул онемевшую челюсть. Скула и подбородок одеревенели, правое ухо оглохло. Из неведомого мозгового закутка вылетела горстка заполошных звезд. Стараясь не обращать на звезды внимания, Чэбдик проговорил:

– Мы забыли снять обереги…

Одновременно, одинаковым жестом близнецы вынули из-под воротов кожаные мешочки на тонких ремешках с половинками березовой косули. Матушка Эдэринка, умирая, вручила сыновьям лесной знак отцовского рода.

– Слава богам, целы, – пробормотал Чиргэл. Привычно нащупал на своей половинке вмятинки от молочных зубов брата.

Выплюнув на землю осколок разбитого коренного зуба, Чэбдик растянул рот в кривой ухмылке:

– Жаль, что не передний сломался. Вот когда б Самона начала нас различать. Поняла бы, наконец, кто ей нравится больше.

Чиргэл вздохнул:

– Мы с тобой как кремень и огниво. Не можем друг без друга, но и вместе нам быть опасно – искры высекаются.

– Да, по крайней мере, у меня из глаз, – засмеялся Чэбдик, придерживая ладонью вспухшую челюсть.

Братья обнялись.

– Знаешь что, – сказал Чиргэл смущенно, – пусть Самона сама решит. А нам лучше… ну, гулять с нею обоим.

– Обоим, – отозвался Чэбдик без раздумий.

– Если она согласится.

– Она согласится.

Близнецы дружно вздрогнули: из веток высунулось смеющееся лицо Дьоллоха.

– Секретничаете? – ухмыльнулся певец. – Давайте кликнем ребят, тальника надерем?

– Зачем?

– А спрячемся за кустами, как за утиным скрадком, и девчонок напугаем!

…В кои-то веки совпали мысли Дьоллоха и Айаны! Она в это время тоже думала о скрадке. С досадою думала. Будто сидит она в нем, охотница терпеливая, держа наготове лук со стрелой, навостренной на желанного селезня.

Неужто всю жизнь суждено бежать за Дьоллохом, звать-умолять, плача и задыхаясь? Мимо прошел! Самоне кивнул слегка, а ту, что его имя весенней завязи шепнула на счастье, не заметил… Опять промахнулась Айана в скучном своем выжидании. Сло́ва молвить не успела – пропал в кустистом леске, где до того скрылись братья.

Девочка оглянулась и озадаченно сдвинула брови. Разве стояла позади молодая тальниковая поросль? Вроде не было ее только что. Попеняла себе: совсем рассеянной стала, точно без Дьоллоха и солнце не светит.

А рощица-то – ой! Шевельнулась… дрогнула… придвинулась ближе! Айана взвизгнула. Девушки обернулись и, в страхе вцепившись друг в друга, заверещали весело и отчаянно. Молодайки неподалеку тоже вначале взвопили, потом засмеялись, углядев за сквозистой купиной шапки парней. На берегу, как на гусином озере в пору линьки, поднялся многоголосый гвалт.

Парни побросали кусты в кучу, руки проказливые раскинули – и ну гоняться за визгливыми девками! Красавицу Самону, изнемогающую от смеха, окружили семеро. Едва оклемалась, глядь – двое остались, других след простыл. Только и слыхала сквозь галдеж, как охал кто-то, спасаясь бегством от болючих тычков. Кулаки у близнецов не мягче двух пар чекмарей. Отвердели в боевой учебе воительницы Модун…

Айана сама в толк не взяла, как очутилась в объятиях Дьоллоха, да и он не понял. Глянули лицо в лицо, красные, встрепанные, глаза сумасшедшие у обоих. Отпрыгнули в стороны – и бежать!

Летела Айана вдоль берега счастливой птицей и думала, что настоящей охотницы из нее не вышло.

Дьоллох мчался, не зная, зачем и куда. Не судьба ли столкнула его сегодня с малявкой? Впервые смуглое лицо ее, темной звездою посередь лба меченое, почудилось красивым и дорогим. Будто наконец-то воссоздалось в мыслях то, что давно и безуспешно силился вспомнить.

Остальным некогда было о чем-то думать. Веселая гурьба с визгом и хохотом повалилась на тальниковую груду… Отчего же не пошалить всласть, не посмеяться безрассудно и вольно от распирающей радости жизни? Большая Река простит, она сама в ледоход такая – сумасбродная да гулливая!