Надо же, как искажаются, грубеют звуки, пока летят вверх сквозь воздушные толщи! Видимо, с треском переломилась и рухнула в воду сухая отжившая ель. Лес вокруг озера старый, по всему побережью торчат скрюченные пальцы коряг… Так успокаивал себя Сандал, а глаза в тревоге устремились к шаманскому жертвеннику. На лиственничном столбе все еще трепыхались лохмы шкуры черного тельца.

Пятнадцать весен назад жрецы погребли обугленный череп и кости Сордонга под пеплом его сожженного тордоха. Прах сердца, печени и почек поместили в тюктюйе и бросили в воду, привязав камень, небольшой размером. А волны плеснули, будто со скалы верхушка сверзилась. Вот когда Сандал в первый раз услышал этот жуткий рык, что прошил землю, как током. Испуганный Малый сход словом не заикнулся о гигантской ящерице Мохолуо, якобы обитающей в озере. Кто-то высказал предположение о Водяном быке. Водяные быки бродят под землей и любят спать возле больших озер.

Силис, мир его душам, убедил всех, что голос подал дух шамана. Мол, жертвенное мясо почуял. Черный телец ускакал в ад адов Жабын на краю Преисподней. Шаманские духи благосклонно приняли угощенье. Вкусили поминальной пищи и люди, отдавая дань последнему гостеприимству отшельника. Подневольному и поминальному… Но как показали последние события, несмотря на предостережения, душа Сордонга вернулась на Орто духом Йор. Видно, все же велики были его чародейские силы. Убежала куда-то одержимая Сордонгом Олджуна. Идол с батасом тоже пропал бесследно. И когда успела их подхватить-унести? Трупа женщины так и не нашли. Увлекло, верно, с ливнем в далекие дебри…

Натворила-таки бед схватка стихий! Совсем сбила с толку время. Уничтожила оберегающую стену призрачных коновязей, с трудом и усердием возведенную жрецами вокруг долины. Поглотила сильнейшее заклятье у жертвенника, освободила Диринг и Сытыган от невидимого заслона, замкнувшего зло.

Сандал усмехнулся, вспомнив, как Лахса кричала, что Илинэ – сестра Олджуны. Надо думать, кумушки Элен до сих пор обсасывают сладкие косточки вести.

Абрыр как-то обмолвился, будто племянник его Кинтей сватался к Илинэ и получил отвод. Потом слух прошел, что Кинтей с дружком пытались поджечь дом Манихая и Лахсы. Отомстить хотел несостоявшийся жених, да не вышло. Словно нарочно ливень выпал. А разоблаченные поджигатели двинули на север к родне.

Стало быть, не всем страшна темная дыра, что распахнулась на северо-востоке, точно зияющее жерло чудовищной дымоходной трубы. Из тех мест бегут на юг звери, птицы и даже рыбы. А люди куда как храбры! Не верят, что Джайан ощерился провалом, из которого на Срединную рвется вечно голодное зло.

До великого затмения осталось шесть звездных щелчков пальцами. А лишь небо, вспыхнув, погаснет, бури, смерчи, ураганы – какие ни есть стихии – обрушатся на Орто. Брешь, уже и название обретшая, засосет в себя Срединный мир, выворачивая наизнанку, ведь перед вратами в Джайан бесы перекручивают навыворот все, что туда попадает… Но если сумасшедшее время поскачет быстрее, восьмигранный мир съедет с опор раньше.

Не напрасно Модун готовит к битве молодой отряд. Хорсун разрешил заказать непосвященным мечи. Мальчишки, говорят, справляются с оружием не хуже ботуров.

Сандал вздохнул. Жрецы, бесконечно занятые чьим-то здоровьем, так ничему и не научили тех, кто имеет джогур. Провели два-три занятия, и все заглохло. Ребята находятся в витке Впередсмотрящей мечты, а скоро окажутся на пороге Творения жизни. Надо бы снова собрать этих «странных» детей. Пусть они, самовольные, самолюбивые, дерзающие изображать в пещерах души существ, подумают о своем жребии спасения Орто…

Кинув рассеянный взор на северные горы, Сандал встрепенулся в новой тревоге.

Соседнее тонготское кочевье нынче вроде бы приютилось в южном конце долины за Полем Скорби. А что же тогда за дым клубится в противоположной стороне за горами? Не заметил сразу! Ого, да там оленьи стада, а людей-то, людей сколько! Снуют, копошатся, как муравьи, чумы ставят. Многие в белом… Неужели жрецы? Ох, нет, в белое рядятся тонготские воины сонинги! Значит, враги?!

Сандал невольно вскрикнул, усмотрев еще одно неизвестное стойбище за прикрытием лиственничного колка. Здесь также гуляло несколько оленьих стад. Олени показались очень крупными. Через мгновенье, сообразив, что это лошади пришлых саха, жрец бросился к лестнице.

Воительница торопила багалыка с Посвящением, доказывая, что ее подопечные готовы к нему как нельзя лучше. Хорсун же не помышлял ломать издревле заведенный порядок, по которому выучеников принимали в молниеносные к осени. А Модун настаивала. Эту женщину не свернуть, если что втемяшит себе в голову…

Багалык знал, чем подпитана поспешность воительницы. К исступленному карканью Сандала он относился с прежним презрением, но теперь и Модун принялась неустанно твердить о неизбежности сражения с демонами.

Ботуры, бывало, нет-нет да напрашивались поглядеть на ее занятия. Потом сдержанно хвалили наставницу и рассказывали об успехах ребят. А Хорсун еще не видел их в учениях. Нет нужды поощрять безудержное рвение парнишек и чересчур настойчивое раденье Модун. Во всяком случае, до времени. Достаточно и того, что разрешил непосвященным заказать болоты.

Вчера он в очередной раз отказался проверить готовность юного отряда к испытаниям, и женщина оскорбленно сказала:

– Дилга пожелал оставить нам тени памяти вместо родных. Мы оба прикованы взорами к прошлому, и мне, как тебе, иногда кажется, что бремя яви тяжелее сна, в котором живут Кугас, Дуолан и Нарьяна. Но хочешь ты или не хочешь, жизнь продолжается, и она не бесцельна. Пристало ли идти к грядущему пятясь, багалык?

– Это мое дело, как я к нему иду, – вспылил он.

– А ты и не идешь, – зло усмехнулась Модун. – Ты заживо похоронил себя Осенью Бури.

Воительница резко повернулась и вышла. Не успела узреть изменений в лице Хорсуна, чему он был рад. Горячая кровь с силой прихлынула к щекам, лицо и уши разгорелись, как у наказанного мальчишки.

– Нарьяна, – позвали непослушные губы.

Слабая тень колыхнулась на ровдужной занавеске в левой половине юрты.

– Нарьяна, – повторил Хорсун и отчаянно прислушался к звукам.

Объяло обманчивое ощущение сна. Неправды, неяви. Безотчетная рука достала меч из ножен. На миг захотелось отречься от настоящего, отказаться от будущего. Отдаться на волю блаженному забытью. Безымянный палец легонько провел по лезвию, надавил сильнее… Багалык смотрел на тонкую струйку крови и медленно приходил в себя.

Модун права. Он не подлинно жив. У его судьбы не только глаза беркута, но и клюв орлиный. Слишком глубоко было позволено запустить в сердце язвящее острие клюва. Сам беспристрастный судия Дилга вложил слова в уста воительницы. Перед лицом Хорсуна изобличено лукавство сегодняшнего его бытия. Не могла любящая жена желать мужу и воину неполноценной жизни. Нет вины Нарьяны в том, что он живет памятью, предпочитая сущему миру уход в воспоминания. Слабовольная душа багалыка выбрала этот путь, потому что… так легче.