Он оказался прав. Хозяйка ада остановилась возле Ингусика, нежно провела пальцами от ее груди к лобку и, резко повернувшись, сделала знак валькириям. Те легко приподняли пленницу, сдернули ее с бронзового фаллоса, прикрепленного к цепи, и, зажимая рот, поволокли в центр поля к массивной каменной плите, рядом с которой возвышалось подозрительное сооружение, что-то типа виселицы на колесиках. Под звериный рев трибун жертву за руки подвесили над алтарем, и Хель сняла с пояса шестидюймовый сакс — нож, какими обычно германцы резали мясо во время еды. Сверкнула отточенная сталь, резанул по ушам истошный вопль, и камера наехала крупным планом — распяленный в крике рот, алая кровь на белой плите, сосредоточенный взгляд умело орудующей ножом Хозяйки ада. Ювелирными, отточенными движениями она принялась снимать с Ингусика кожу. Всю целиком, начиная с роскошного скальпа и кончая породистыми, стройными ногами. Подручные валькирии взирали на священнодействие с благоговением ассистентов, наблюдающих за светилом хирургии во время операции. На лицах их запечатлелся восторг…

— Карнавал! — Черный Буйвол стремительно развернулся и, метнувшись в угол, согнулся над парашей; звук желудочных спазмов заглушил на время крики нечеловеческих страданий.

— А что, хорошо шкуру дерет, — оценивающе произнес лысый, задумчиво вздохнул и с видом знатока повернулся к Димону: — Как тебе, товарищ капитан?

Голос его был отрезвляюще-спокойный, невозмутимый, как всегда.

— Да черт его знает, — тот с равнодушием пожал плечами, от души, так, что затрещали все связки, потянулся, — с баб никогда не драл, тем более с белых… Они вообще-то думают, суки, нас кормить? От вида мяса сыт не будешь, борща бы с чесночком…

— Ага, пельменей жареных. — Лысый хмыкнул и прыжком поднялся на ноги, от его безмятежной веселости внезапно не осталось и следа, в голосе прорезался металл. — Эй вы там, говнюки! Хорош блевать, мякнуть и корчиться, как недоноски в банке! Слушайте сюда, говорить буду только раз. — Он обвел взглядом сразу взбодрившуюся аудиторию, ударил кулаком о ладонь. — Не хрен обольщаться, они нас всех убьют, это как пить дать. Так что не ссыте! Подохнем мужиками, с улыбкой, все равно терять нечего. И провожатых на тот свет с собой прихватим побольше, чтобы не скучно было. Запомните, говнюки, судьба индейка, жизнь копейка.

Закончив свой спич, он сплюнул сквозь зубы и снова повернулся к экрану:

— Смотри-ка, Димон, уже освежевали, ну дает эта двухцветная!

— Хотел бы я поглядеть на того, кому она дает. — Быкообразный зачем-то потрогал свой детородный орган, хмыкнув оценивающе, почесал затылок. — Хотя если ее отмыть да на рожу подушку набросить, может, и ничего. С фигурой тетка, с ногами, характер, правда, у нее не очень… Ну да мы и не таких… — Он глянул на экран и недоуменно присвистнул: — Ну ты, блин, посмотри! А прав был Квазимодо, — в натуре, извращенцы сплошные!

То, во что превратилась Ингусик, — ободранный полутруп, освежеванный гомункулус, по которому можно изучать строение мышечного аппарата, — между тем бросили на алтарь, и очередной берсерк, видимо из особо отличившихся, принялся яростно совокупляться с этим кровавым куском мяса. Имидж обязывал — только взметалась наброшенная на плечи волчья шкура да во все стороны разлетались алые брызги. Камера детально прошлась по закатившимся, лишенным век глазам, показала кисти рук, на которых перчатками белели остатки кожи, крупным планом дала перстенек на указательном пальце, неестественно вывернутом. Наконец берсерк поднялся и, размазывая по телу кровь, потрясая мечом и подвывая по-волчьи, принялся кружиться, изображая экстаз. Трибуны вторили ему бешеным ревом, Хозяйка ада торжественно улыбалась. У нее и в самом деле была замечательная фигура.

— Нет, он не извращенец, — Злобин вдруг с убийственной ясностью понял, что смерть его находится совсем рядом; сразу сделавшись необыкновенно спокойным, он презрительно и криво усмехнулся, — он просто хочет выглядеть героем. В древности настоящий воин виделся окружающим как бы с головы до ног в крови врагов — это достигалось волевым усилием, с помощью магических приемов. Конечно, проще вот так…

Договорить он не успел. Под глухой скрежет каменных блоков одна из стен отошла в сторону, и в образовавшийся проем вместе с воздухом ворвались четверо с копьями. Резанули по глазам кинжальные лучи фонарей, и сразу же истошно взвыл Черный Буйвол — сильные руки подхватили его, поволокли прочь. Проход с грохотом закрылся, и наступила тишина, нарушаемая лишь яростными выкриками окровавленного берсерка, который лихо выплясывал У алтаря:

— Один! Один! Один!

Заметив пленника в сопровождении копьеносцев, он закружился еще быстрее, толпа возбужденно загудела. Над трибунами, словно электрический заряд, сгущалось экстатическое безумие…

— Начинается. — Лысый, прищурившись, увидел, как Буйвол схватился за брошенный ему меч, нахмурился, покачал головой: — Ни хрена не умеет, сейчас прирежут. Как куренка.

Он ошибся. Берсерк растянул удовольствие надолго, он убивал противника медленно, видимо, наслаждаясь самим процессом умерщвления. Вначале он отрубил Черному Буйволу правую кисть, а когда, хрипя от боли, истекая кровью, тот перехватил клинок в левую руку, до кости распорол бедро, затем разворотил пах и наконец под исступленный, торжествующий волчий вой глубоко всадил острие под мечевидный отросток. Валькирии сейчас же отволокли еще живое тело на алтарь, сверху бросили девушку-гусара, и берсерк под громогласные вопли трибун медленно перерезал ей горло.

— Один! Один! Один!

Вскоре вновь загудели стены, копьеносцы пришли за Кьазимодо. На экране было видно, что ему дали лангсакс — длинный нож — и спустили трех здоровенных черных псов. Эти растягивать удовольствие не стали… Злобные, специально дрессированные звери взяли человека в кольцо… Длинный, синхронный, беззвучный прыжок — и острые зубы глубоко вонзились в вооруженную руку, легко порвали коленные связки, мертвой хваткой сомкнулись на шее. Хрустнули позвонки, и Квазимодо вытянулся на песке оскалившимся бездыханным манекеном.

— Один! Один! Один!

Бросив мертвое тело на алтарь, валькирии устроили потеху — сдернули с фаллоса девушку-милиционера и натравили на нее собак. Крупный план смаковал мелькающие в беге пятки, кровь, ало струящуюся по ягодицам, вырванные куски плоти. От предсмертного истеричного визга стало больно ушам… Потом один из псов прыгнул девушке на плечи, споткнувшись, она упала, и тут же показали в деталях, как зверь, рыча, отхватил ей сразу пол-лица. А что ему — его далекий предок, волк Фенрир, сожрал самого Одина!

Следом за Квазимодо погиб Лаврентий Палыч. Его, раненного в грудь боевым топором-франциской, так что легкие выперли розовой пузырящейся массой, Хозяйка ада кастрировала, бросив затем ампутированное псам. Трупы уже громоздились на алтаре горой, жертвенная плита была густо полита кровью, трибуны ревели в восторге. Берсерки выли по-звериному, бешено кружились в танце и приносили в жертву Одину рыдающих пленниц — уже четыре свободных фаллоса бессильно повисли на цепи.

Когда пришли за красноармейцем Суховым, тот пустил слезу, грохнувшись на землю, начал вырываться, а оказавшись на поле боя, бросил меч и кинулся наутек. Правда, далеко не убежал и умер мучительно и стыдно. Беловолосый воин в медвежьей шкуре с легкостью догнал его и, оглушив ударом палицы, бросил животом на алтарь, чтобы уподобить женщине… А затем, излив семя, медленно сломал ему шею…