— Ну!

— Баранки гну. — Нормальное восприятие мира уже вернулось к Прохорову. Мгновенно прикинув дистанцию, он помрачнел — нет, не успеть, завалят, — решил заговаривать зубы. — Девочка моя у вас на цепи. Без нее мне яйца не нужны. — А сам подшагнул чуть ближе и незаметно подмигнул капитану Злобину — сейчас, сейчас, корешок, мы эту размалеванную суку в капусту порубим!

— Ты хорошо сражался и получишь ее. — Как бы прочитав его мысли, Хозяйка ада отошла в сторону, отрывисто произнесла что-то в рацию. — Вы оба, — поигрывая «береттой», она оценивающе обвела взглядом мощный татуированный торс капитана Злобина, — получите то, что заслужили. А теперь раздевайтесь, живо, пока я твоей девочке матку не вырезала.

Прохоров заглянул ей в глаза, в них не было даже намека на шутку.

— Ладно, ладно. — Он расстегнул медный пояс, стянул иссеченные кожаные штаны и, оставшись в костюме Адама, огромный, блестящий от пота и крови, своей и чужой, поводя рельефными, словно у бодибилдера, мускулами, гордо подбоченился. Ну как, мол, есть чего отшибать?

Кролик Роджер, раздевшись, стоял скромно, за него говорила многообещающая надпись ниже пупка: «Работает круглосуточно».

— Вперед. — Усмехнувшись, Хозяйка ада сделала знак стражникам, и те, взяв автоматы на изготовку, погнали пленников к трибунам. Вскоре к ним присоединилась едва живая Женя Корнецкая, ноги ее подкашивались, по бедрам струилась кровь. Лицо, изъеденное разводами туши, окаменело, глаза были сухи и пусты — слезы кончились, с искусанных губ лишь изредка слетали стоны боли и унижения. Одна валькирия держала ее за волосы, вторая заламывала к голове связанные за спиной руки.

Беззвучно подъехал решетчатый, похожий на клетку на колесах электрокар. Забрав пленников и стражу, он юрко развернулся, нырнул в проход между трибунами и, надрывно гудя моторами, помчался по широкой, пробитой в каменном массиве галерее.

В лица пахнуло затхлым воздухом подземелий, побежали назад тускло горящие лампочки на стенах. Женя молча прижалась к Прохорову, она сильно дрожала, до боли сжав зубы, от нее пахло кровью, мочой и ржавым железом. Злобин незаметно, из-под опущенных ресниц, бросал косые взгляды на конвой, прикидывал дистанцию, выбирал момент, чтобы наверняка… Только наверняка не удавалось. Запоры были крепки, а автоматчики начеку. Они посматривали на пленников с уважением, бди ли, держали указательные пальцы на спусковых крючках. Прохорова все еще переполняла ярость, с грозной неотвратимостью тлела в душе, однако он тоже сдерживался, героических глупостей не делал, лишь на скулах катались желваки — хорошо смеется тот, кто смеется последним. Будет еще время показать себя. Обязательно будет.

Гудели моторы, стражи крепко сжимали оружие, прерывисто, словно загнанный зверек, дышала Женя. Электрическая клетка катилась в неизвестность.

* * *

В комнате уже вовсю разливались запахи поджаренного хлеба, полукопченой колбасы и расплавившегося, щедро сдобренного паприкой сыра. Наконец микроволновка отключилась и трижды пропищала, тоненько, по-мышиному. Кушать подано, хочешь не хочешь, пора устраивать обеденный перекус.

— Прошу. — Кончиками пальцев Брюнетка вытащила блюдо с горячими бутербродами, уселась. Смешала в чашке растворимый кофе с сахаром, налила кипятку, брезгливо фыркнула. — Да уж, не натуральный. Гадость, видать, вроде мочи молодого поросенка.

Есть она не стала, сегодня был разгрузочный день.

— Моча молодого поросенка? Ничего не могу сказать, никогда не пробовал. — Полковник был рассеян, больше думал о прерванной работе, чем о еде. — Коллега, подборку вашу, вы уж извините, так и не прочел, времени не было. Не могли бы вы, так сказать, в двух словах.

Полковник только что вернулся от начальства. Наверху штормило. Полузатопленный чекистский броненосец мотало на демократических волнах, да так яростно, что в трюме появились течи, а крысы давно уже сбежали с корабля — на мостике только и разговоров было, что о девятом вале. До капитана Злобина дела никому не было, спасение утопающих — дело рук самих утопающих.

— Можно и поподробней, — плюнув на фигуру, Брюнетка тяжело вздохнула и откусила четвертушку от половинки «Баунти», — тем более что некоторые факты из жизни Людвига фон Третноффа дают обильную пищу для размышлений. Нищий приват-доцент вдруг становится весьма богатым человеком, состоятельным настолько, чтобы купить графский титул и обширное поместье под Санкт-Петербургом. Все это очень напоминает историю Николы Фламеля, средневекового алхимика, который неожиданно из скромного писца превратился в сказочного креза, владельца множества домов и земельных участков. Только, в отличие от фон Третноффа, свои деньги он употреблял на благие дела.

Замолчав, она утопила в кипятке пакетик «Липтона», трепетно доела «Баунти» и продолжила.

— Впрочем, разбогатевший приват-доцент был не очень оригинален — шнапс, консервы, девочки. Цыгане, конечно, модные певички-этуали, автомобильные вояжи ночью на Острова, на взморье, в Финляндию, в парк Монрепо, — буржуазное разложение, одним словом. Интересно другое. Шикарнейшие дамы теряли головы от в общем-то неказистого фон Третноффа, чуть ли не под поезд бросались, травились ядом. Играть с ним в карты желающих не находилось, в казино с ним предпочитали договариваться по-хорошему, нежели доводить дело до рулетки. Чертовское, прямо-таки адское везение во всем. — Вздохнув, Брюнетка отпила чаю, в голосе ее сквозила зависть. — В пятнадцатом году отставной приват-доцент женился, естественно, блестяще, на известной красавице Эсмеральде фон Штерн. Куча денег, роскошные формы, чуть ли не королевская кровь. А затем начинается череда непонятных совпадений. Родители новобрачной вскоре погибают в железнодорожной катастрофе, ее единственный брат, ротмистр фон Штерн, умирает от гангрены на Западном фронте, а она сама разрешается мертвым ребенком. Через год новое несчастье — Эсме-ральда умирает при родах, успев, правда, произвести на свет девочку, которую назвали Хильдой. Казалось бы, вот оно — рок, фатум, возмездие за чрезмерную, через край, удачу! Как бы не так…

Майорша нехотя допила чай, аккуратно промокнула губы.

— После гибели жены фон Третнофф получил ее фантастическое состояние, а потом вдруг объявилась повитуха, утверждавшая, что первенец графа был задушен собственной матерью и якобы принесен в жертву дьяволу, с тем чтобы тот оказал покровительство следующему, еще не зачатому ребенку. Подобными вещами частенько занималась мадам де Монтеспан, фаворитка Людовика Четырнадцатого, известная чер-нокнижница. Скандал, конечно, замяли, болтливая же повитуха вскоре повесилась на чулке… А тем временем началась революция, и фон Третнофф удивительнейшим образом завел дружбу с большевиками. Несомненно, в этом сыграло немаловажную роль его близкое знакомство с Гурджиевым, в будущем учителем и духовным наставником Сталина, человека, склонного к мистике и оккультизму, несмотря на весь его практицизм. Дружба эта закончилась для фон Третноффа нехорошо: в тридцать восьмом после расстрела Бокия и ликвидации спецотдела его вместе с другими «аномалами» заключили в спецтюрьму, этакую «шарашкину контору» для экстрасенсов. Увы, история повторяется, гениальный русский прозорливец монах Авель провел в заточении двадцать один год — тоже убить не убили, но держали под замком, чтоб лишнего чего не сболтнул. Как говорится, меньше знаешь, дольше проживешь…