В послании совершенно недвусмысленно шла речь о мире без аннексий и контрибуций, но почему-то именно к нам предъявлялись непомерные требования, в то время как Антанта отделывалась легким испугом. Германское общество восприняло послание так же, как и резолюцию о мире в июле 1917 г. Правая печать дружно отклонила его, парламентское большинство отнеслось к посланию благожелательно и призвало противника, взывая к его благоразумию, согласиться с условиями, изложенными в документе. Пресса государств Антанты, как и их правительства, заняла отрицательную позицию.

Рейхсканцлер доктор Михаэлис зачитал нам в Кройцнахе свой ответ. Я не ожидал от этой попытки достичь мира ничего путного: содержание ответа не совпадало с моими взглядами. Однако я промолчал о своих сомнениях и внес лишь несколько несущественных поправок. Пока сохранялась пусть лишь теоретическая возможность прекратить войну, я предпочитал держать свое мнение при себе, хотя меня раздражали эти нескончаемые разговоры о мире, вместо энергичного ведения войны. Оглядываясь назад, я очень сожалею, что не выступил тогда более решительно против этой затеи. Мир, который я желал не меньше других, должны заключать дипломаты, а постоянно говорить о нем народу, когда враг одержим стремлением к уничтожению, не годится. Правительства стран Антанты повели себя в данном случае разумнее и дальновиднее.

Ответ Германии и Австро-Венгрии был в целом положительным, хотя по ряду пунктов дипломатически уклончивым. Мы четко изложили свою позицию, сославшись при этом, по предложению приглашенных к сотрудничеству семи депутатов рейхстага, на положения известной читателю резолюции о мире.

Государства Антанты или отклонили папскую инициативу, или же ответили не по существу. Попытка Ватикана закончилась безрезультатно. Мы опять стали свидетелями уже надоевшей истории. Немецкий народ хотел мира, а Антанта отвергала его. В своей незаметной, но настойчивой пропаганде, проводимой у нас и в нейтральных странах, противник постоянно говорил о «мире на основе взаимопонимания и примирения», но, когда требовалось ясно, без обиняков, высказать свое отношение к условиям заключения мира, он уходил в сторону, имея перед собой лишь одну цель – уничтожение Германии.

В конце августа или в начале сентября в германском обществе вдруг заговорили об якобы открывшейся возможности вступить с Антантой в переговоры. По словам рейхсканцлера, инициатива исходила от Англии. Меня это сообщение, естественно, обрадовало: если англичане проявили готовность к миру, то перспективы его заключения заметно улучшались в сравнении с прежними шагами в данном направлении, предпринимавшимися только с нашей стороны. Поэтому я оценивал шансы на успех выше, чем раньше.

В ходе обсуждения с рейхсканцлером данного вопроса касались мы и проблемы Бельгии. Нашей целью было экономическое объединение Бельгии с Германией. Имелась в виду тесная хозяйственная связь между обоими государствами, которая существовала еще в мирное время и которую следовало сохранить. Имперское руководство полагало возможным на этой основе наладить взаимопонимание с Англией. Я ожидал, что статс-секретарь Кюльман, выступая в рейхстаге в конце сентября, публично выскажется относительно Бельгии именно в этом смысле. Однако в своей речи 9 октября он говорил не о Бельгии, а о Эльзас-Лотарингии. Под бурные аплодисменты депутатов Кюльман, в частности, заявил: «Пока хоть один немец в состоянии держать в руках ружье, до тех пор эта неотторжимая часть империи не может быть предметом каких-либо переговоров или соглашений».

Таким образом, мы нисколько не продвинулись навстречу пожеланиям англичан, и всякие разговоры на этот счет прекратились. На запрос ОКХ статс-секретарь фон Кюльман тоже не сказал ничего определенного. Я был разочарован и очень сожалел, что какое-то время верил в подобную возможность.

В связи с разговорами о мире в Берлине на 11 сентября было назначено важное совещание. Я посчитал своим долгом, исходя из опыта текущей войны, еще раз напомнить о том, что именно необходимо Германии для надежного обеспечения ее безопасности в будущем, и высказал в этой связи ряд, на мой взгляд, верных и актуальных соображений, из которых я здесь приведу лишь наиболее важные.

Я начал с описания сложившейся перед войной невыгодной конфигурации государственной границы и обобщил основные выводы из практики военных операций. Вести войну на протяжении трех лет мы смогли лишь благодаря наличию в Германии таких запасов угля, железной руды и продовольствия, которые при жестком рационировании позволяли обойтись без значительных поставок извне.

Только сделав упор в навязанной нам войне на наступательные действия и выдвинув войска на территорию противника на западном и восточном направлениях, мы сумели выстоять; мы наверняка бы погибли, если бы остановились на собственных границах.

Поражения было бы не избежать, если бы враг надолго вторгся на германскую землю. Это обрекло бы нас на голодную смерть и привело бы к крушению военного хозяйства.

Невыгодным было не только наше стратегическое положение посредине Европы, но и концентрация наших залежей каменного угля и железной руды в приграничных областях. В Верхней Силезии эти месторождения почти примыкали к российской границе. На Западе аналогичная ситуация была с Лотарингским железорудным бассейном и Саарбрюккенским угольным районом. Индустриальная область Северный Рейн – Вестфалия не имела никакой защиты со стороны Бельгии.

В ходе войны значительно возросла разрушительная сила оружия. Намного увеличилась дальность стрельбы артиллерийских орудий, существенно расширилась сфера применения авиации.

Следует ожидать, что в будущей войне враг сразу же с объявлением всеобщей мобилизации нанесет удар по нашим военным объектам и предприятиям, широко используя самолеты и дальнобойную артиллерию. После бомбардировок и артобстрелов вступит в действие основная масса сухопутных войск. Не трудно предположить, что при подобном развитии событий можно проиграть войну в первые же дни. Мы были бы разбиты, не успев даже шевельнуть и пальцем.

Однако радикально изменить наше стратегическое положение и попытаться, например, на Западе передвинуть государственную границу в глубь Франции не представлялось возможным. Следовало довольствоваться тем, что есть. Чтобы оградить от внезапного нападения Саарский железорудный и Верхнесилезский угольный бассейны, вполне достаточно создать защитную зону в несколько километров. Безопасности источников нашей военной мощи всегда уделялось недостаточно внимания, а потому нужно позаботиться и о защите индустриальной области Северный Рейн – Вестфалия. Вывод напрашивался сам собой: Бельгия никогда не должна превратиться в плацдарм для развертывания враждебных нам сил. Я всегда считал нейтралитет этой страны фикцией, которую нельзя принимать в расчет. Следовало бы Бельгию крепче связать с Германией экономически, используя тесные торговые отношения между нами. Но Бельгия должна оставаться независимым, суверенным государством, в котором фламандцы пользовались бы всеми гражданскими правами.

Я не был сторонником сохранения германских военно-морских баз на фландрском побережье. Предложение было недостаточно продуманное и с военной точки зрения не совсем ясное.