По всем статьям абсурдное требование: мы нуждались в этих территориях, чтобы выжить, и, кроме того, вовсе не собирались приносить их в жертву беспринципным большевикам. Если бы мы оттуда ушли, то вооруженные до зубов большевики уже давно бы властвовали в Германии. И в данном случае пеклись они вовсе не о законном использовании права наций на самоопределение, а об усилении своей власти. По их мнению, после нашего ухода эта территория отошла бы к ним.

Наши требования в военной сфере были настолько ничтожными, что и говорить-то о них не стоило бы. Всеобщая демобилизация шла полным ходом и без нашего вмешательства, вопрос о сдаче оружия и о передаче нам боевых кораблей мы не поднимали.

На Эстонию и Лифляндию мы не претендовали, хотя охотно бы освободили наших соплеменников и остальное население от большевиков.

С Троцким этот вопрос не обсуждался, несмотря на то что он в повестке переговоров значился и был весьма важным для защиты от экспансии большевизма. Заключению мира препятствовали не наши условия, а только революционные намерения большевиков, нерешительность наших уполномоченных, отношение к переговорам в Германии и в Австро-Венгрии, где не сумели распознать подлинную сущность русской революции. Как только генерал Гофман однажды энергично попытался ускорить переговоры и положить конец пропагандистской деятельности Троцкого, поднялась отчаянная шумиха во многих немецких, австро-венгерских и других газетах, вечно толковавших, подобно пропагандистам Антанты, о мире через взаимопонимание. И Троцкий был бы последним дураком, если в этих условиях пошел бы на какие-либо уступки; для этого он был слишком умен и энергичен. Его тон с каждым днем делался все более вызывающим и требовательным, хотя за ним не стояла никакая сила. Троцкий даже угрожал вместе с русской делегацией покинуть переговоры из-за, как он выразился, неискреннего поведения противной стороны и имел удовольствие услышать просьбы воздержаться от того, чего он и не собирался делать всерьез. Троцкий и Антанта радовались затягиванию переговоров. Причем глава русских посредников использовал для этого любой предлог: он, например, заявил о целесообразности перенести переговоры из Бреста в какой-нибудь нейтральный пункт. Свои большевистские идеи он сформулировал в пяти тезисах, с которыми обратился ко всему миру и особо к немецкому рабочему классу. Намерение большевиков нас революционизировать и таким способом одолеть Германию было очевидно каждому, кто не совсем ослеп.

Переговоры не двигались с места. Так, как они велись до сих пор, достигнуть можно было не мира, а лишь дальнейшего снижения нашей боеспособности. Я сидел в Кройцнахе будто на раскаленных углях и постоянно требовал от генерала Гофмана ускорить процесс переговоров. Он прекрасно понимал давившую на нас стратегическую необходимость, но в силу собственной официальной позиции в составе германской делегации был не состоянии проявлять чрезмерную настойчивость.

18 января Троцкий отбыл в Петербург, где большевики только что разогнали Учредительное собрание, наглядно продемонстрировав всему свету свое понимание народного волеизъявления. Но на наших граждан и это не возымело действия: они не хотели ничего видеть и ничему учиться.

Перед отъездом Троцкий пообещал отсутствовать всего шесть дней, но вернулся только 30 января. 23 января на совещании в Берлине генерал-фельдмаршал фон Гинденбург, по моей просьбе, твердо заявил, что нам в конце концов нужна на Востоке полная ясность. Пока ее не существует, там вынуждены оставаться дивизии, необходимые нам на Западе. Если, мол, русские и дальше станут затягивать переговоры, то их следует прекратить и возобновить враждебные действия.

Что должны были думать о нас и о нашей потребности в мире руководители стран Антанты, если мы позволяли Троцкому и никем не признанному большевистскому правительству так бесцеремонно обращаться с нами? Как же настоятельно Германия нуждалась в мире, если шла буквально на поводу у подобных людей и терпеливо сносила их откровенную агитацию против немцев и германских вооруженных сил! С какой стати вождям Антанты, тому же Клемансо или Ллойд Джорджу, стоило опасаться мира, видя, как мы позволяем безоружным русским анархистам обходиться с нами подобным образом? Всякая боязнь риска в отношениях с нами у них должна была исчезнуть. Можно было заранее предугадать, как все это должно было повлиять на готовность наших противников к миру.

И солдат в окопах не понимал, зачем ведутся эти бесконечные разговоры без видимой цели и ощутимых результатов. Разумеется, он хотел, чтобы достигнутое им ценой невыносимых страданий и с опасностью для жизни пошло бы ему на пользу. И речь ведь шла о первой попытке заключить мир, а потому результат переговоров с большим напряжением ожидали как на родине, так и на фронте. Мы просто обязаны были наконец-то предпринять решительные шаги. Только так можно было добиться предельной ясности и в наших рядах, и у противной стороны.

Между тем выяснилось, что Троцкий представлял вовсе не всю Россию, не говоря уже о Румынии. 12 января в Брест прибыла делегация Украины, занявшая противоположные большевикам позиции. Она, заручившись содействием генерала Гофмана, вступила с представителями Четверного союза в собственные переговоры.

30 января в Бресте возобновились переговоры с Троцким. Сложилась довольно забавная ситуация, влиявшая на переговорный процесс. К этому моменту даже дипломаты убедились, что всякие разговоры с Троцким ни к чему не ведут. Теперь уже статс-секретарь фон Кюльман и граф Чернин, по своей инициативе, прервали дальнейшее обсуждение темы и 4 февраля прибыли в Берлин.

Я также в первых числах февраля отправился в Берлин, где намеревался обсудить с ними возникшую ситуацию. На встрече Кюльман заверил меня, что через двадцать четыре часа после заключения мира с Украиной он прервет всякие контакты с Троцким. В разговоре со статс-секретарем подтвердилось мое общее впечатление, что большевистская Россия вовсе не стремится к миру, надеясь на Антанту и на революцию в Германии и уже не считая нас способными на решительные действия. Этим надеждам дала дополнительную пищу политическая забастовка, прошедшая в Берлине в конце 1917 г. вопреки воле авторитетных руководителей рабочего движения: настолько тесно часть немецкого рабочего класса сомкнулась с большевиками. Социалистические вожди и ведущие социалистические газеты, позднее активно выступавшие против большевизма, в тот момент не заметили этого очевидного факта. Тогда еще они боролись против общего врага – старой власти, сознательно или неосознанно подрывая сами основы нашего государства. Когда же они достигли своей цели и сами стали властью, то зажженный ими огонь превратился во всепоглощающее бушующее пламя.

Граф Чернин на той же встрече пояснил, что катастрофическое положение с продовольствием в Австрии вынуждает его идти на значительные уступки Украине. Без ее зерна двуединая монархия не сможет выжить. После окончания совещания в Берлине статс-секретарь фон Кюльман и граф Чернин вернулись в Брест.

Мир с Украиной подписали 9 февраля. Я попросил фон Кюльмана исполнить данное им 5 февраля обещание и прекратить контакты с Троцким, но он отказался. В тот же день русское правительство по радио призвало германские войска к неповиновению своему высшему руководству.