квартала, на улице Санауха, теперь живет Рехина со своим мужем Мосе и его детьми, – вот что вспомнилось Уго. За прошедшие годы он несколько раз заходил к ним в гости и никак не мог отделаться от впечатления, что этот дом с толстыми каменными стенами в точности напоминает дома зажиточных христианских семей.

Рехине сейчас было девятнадцать роскошных лет (как и самому Уго), и каждое ее движение дышало чувственностью: она превратилась в женщину с открытой улыбкой и сверкающими глазами, со струящейся речью и чарующими манерами. Рехина знала, чем она привлекает мужчин, и Уго, как и при жизни Дольсы, поневоле взглядывал на ее красивый носик, отрываясь от налитых грудей. Попивая вино возле бочек, Уго подумал, что давненько не заходил к ней в дом: дело в том, что в гостях у Рехины Уго всегда вспоминал тот день, три года назад, когда пришел к ней за помощью вместе с Раймундо. Уго тогда привел к меняле низкую тележку без бортов, с двумя тяжелыми деревянными колесами, запряженную мулом Ромеу: в ней лежала дрожащая в лихорадке русская рабыня, которую изнасиловал Рожер Пуч.

Случай с Пучем и рабыней много дней не давал Уго покоя, но парень был уверен, что русскую, как и распорядился ее новый владелец, перевезли для утех к нему в замок. При воспоминании о воплях русской девушки, доносившихся со второго этажа, у юноши волосы вставали дыбом, и он сворачивался клубком на своем тюфяке, силясь избавиться от образа этой несчастной, которую раз за разом насиловал знатный ублюдок.

Удивиться пришлось в тот день, когда Уго решил проститься с Марией перед возвращением в давильню на винограднике Саула, теперь принадлежавшем Жакобу. Уго искал хозяйку, когда услышал плач, доносившийся из спальни рабынь. Парень постучал – никто не отозвался. Плач не смолкал. Входить к рабыням было запрещено, но Ромеу находился в Барселоне, а рабы-мужчины – на полях. Уго открыл дверь. Мария держала за руку девушку, исхудавшую почти до костей: она вся пожухла и больше напоминала труп.

– Она истекала кровью, – объяснила Мария. – Мы не придали значения. В первый раз ведь всегда идет кровь. Но кровотечение никак не останавливалось. Рокафорт не желал и слышать о врачах, он был уверен, что за эту рабыню ему уже ничего не выручить. Пришлось обратиться к знахарке. Теперь девушку бьет лихорадка и ей совсем плохо.

– И вы ей ничем не поможете? – возмутился Уго, так и не отваживаясь подойти к постели.

Вскоре уже сама Мария запрягала для Уго мула в тележку.

– Да поможет ей Господь, – шепнула женщина, когда Уго подстегнул мула.

В городе к странному каравану присоединился Раймундо, они остановились возле дома Мосе Вивеса на улице Санауха.

– Рехина, за тобой долг.

Этими словами Уго стер с лиц Мосе и Рехины гримасу недовольства, которая появилась, когда хозяева заглянули под тряпки, прикрывавшие лежащую в тележке Катерину, – в тот день Уго впервые услышал имя русской невольницы.

– И вы тоже мне должны! – выкрикнул Уго в лицо тщедушному суетливому врачу, увидев его нежелание помогать.

А лежащая девушка повернула голову, и взгляд ее прозрачных глаз устремился к Уго, как будто русская понимала, что все зависит от этого паренька. Катерина попыталась поднять руку, но смогла лишь чуть заметно пошевелить запястьем. Попыталась заговорить, но неразборчивый лепет на ее непонятном языке оборвался, когда Мосе с Рехиной понесли девушку в свой дом.

И Катерина выжила! – радовался Уго, вспоминая о своем вмешательстве, о помощи Рехины и Мосе. Хотя нашлись и такие, например Арсенда, кто говорил, что лучше бы ей было умереть. Уго пересказал сестре историю русской невольницы, умолчав только о роли, которую сыграл он сам. «Почему я все время должен ее обманывать?» – упрекал он сам себя уже после встречи. Арсенда резко осуждала общение Уго с чужеземными рабами. «Их крестят в порту, просто чтобы мы думали, что все эти рабы с Востока – христиане, но разве они что-то знают об Иисусе? Разве они ходят к мессе? Они даже языка нашего не знают». Уго переставал слушать сестру и прижимался к стене, как только Арсенда заводила свои проповеди, направленные против любого поведения, всякого поступка, какой не подобал бы благочестивому и набожному святоше. Старший брат только кивал в ответ, поглядывая на улицу, куда выходили дома монахинь Жункереса. Слова Арсенды эхом отдавались в ночи, а Уго думал о своем: это проклятая монахиня, имени которой парень никак не мог запомнить, диктует его сестре речи, направленные на обращение брата.

Да, радовался Уго: Катерина выжила… и ее доставили в дом к Рожеру Пучу. Мысли об этом семействе почти испортили ему минуты довольства. В последние три года юноша много ночей провел без сна, представляя несбыточные способы мести, которые позже вылились в страстное желание, чтобы сицилийцы, к которым мерзавец Пуч отправился вместе с королевской армадой, убили его с такой же жестокостью, с какой он насиловал бедную рабыню. Да, Рожер Пуч уплыл на войну против мятежной сицилийской знати, и случилось это в 1392 году. Зато Пуч оставил в Барселоне Матео, назначив одноглазого слугу своим управляющим, чтобы тот вместе с Рокафортом вел торговые дела и заботился о молодой жене вельможи. По счастью, одноглазый уже не узнавал Уго. Однажды им довелось столкнуться лицом к лицу на хуторе Рокафорта. У Уго засосало под ложечкой, во рту пересохло, но парню хватило хладнокровия выдержать взгляд единственного глаза Матео. Кривой силился что-то вспомнить, но ведь миновало уже пять лет. «Мир вам», – на ходу поздоровался Уго; теперь лицо его было прикрыто густой бородой, два тонких шрама остались с тех времен, когда мальчик работал с драчливыми котами и очищал дома от крыс. Слуга призадумался, набрав полную грудь воздуха. Уго потом узнал, что одноглазый справлялся о нем у Ромеу. «Этот парень дружит с евреями», – вероятно, ответил управляющий. Или так: «Он работает на еврейском винограднике». А как иначе мог Ромеу его характеризовать?

Однако если вино и виноградник радовали своего хозяина, то другие стороны жизни все-таки оставляли желать лучшего. Больше всего его печалила судьба матушки. Еще не успели просохнуть чернила, которыми нотариус записал договор rabassa morta относительно виноградника Жакоба, а Уго уже шел в Сиджес, чтобы повидаться с Антониной; он даже не задержался в давильне, не стал осматривать имущество, переходившее в его собственность, его не заботило и то, что часть пути придется идти в темноте. Совсем не похоже на его первое неудачное путешествие! А потом он ходил вместе с Маиром… Парень замотал головой, отгоняя воспоминание об оплеухах