Разобраться с квартирой оказалось немного труднее, нежели с домом: след оборвался у лифта, и указании на нужный этаж в нем не было. Пришлось обнюхивать все площадки по очереди. Нужная квартира обнаружилась на четвертой. Из-за угловой двери отчетливо пахло тремя незнакомыми мужчинами, одним знакомым и… И Иреной.

Ублюдки! Что они с нею сделали?! Я уже вскинул руку к звонку, когда послышался взрыв хохота. Того гадкого смеха, который издавали охотники, глумясь над Тхеу. Ярость ударила в голову, бешеной огненной болью откликнулись зубы и этот взрыв эмоций, зажатый в тесной черепной коробке породил спокойствие… Холодное спокойствие туго, взведенного арбалета.

Рука отдернулась.

Нет. Зачем делать такие подарки? Ведь им нужна не Ира, им нужен я. Нужно, чтобы я ползал на коленях, умолял — простить, пощадить, отдать… Они мне не звонили, не предупреждали… Они уверены, что о похищении еще никто ничего не знает. Они пока ничего не опасаются.

У новых домов есть одно очень большое достоинство: электросчетчики на лестничной площадке. Я аккуратно перекусил дужку замка, снял его и опустил в карман — не стоит оставлять своего прикуса. Открыл дверцу щита. Все правильно — предохранители стоят здесь.

Нож перекочевал из кармана в руку, я подпрыгнул и ударил лезвием по лампе дневного света над щитом, в последний миг отвернув в сторону лицо. Послышался хлопок, погас свет, посыпались тонкие легкие осколки. Глаза привыкли к темноте за несколько бесконечных минут. Осталось только протянуть руку и выключить предохранители. И ждать…

За дверью громко зачертыхались, послышались шаги, негромкие голоса.

— Ну, видно там чего?

— Да нет света на лестнице! Весь стояк, похоже, вырубился.

Наверное, эти ублюдки разглядывали площадку в глазок.

— Посмотри, что там. Но осторожно.

Как же, «посмотри»! Что он тут увидит со света?

Дверь скрипнула, медленно открылась. Отчаянно щурясь, на площадку ступил невысокий мужик. Пожалуй, он меня так и не заметил.

Я полоснул лезвием ему по горлу, со всей силы толкнул в грудь и шагнул в квартиру. Высокий парень с пистолетом в руке испуганно вскрикнул и передернул затвор. Воспользовавшись этой заминкой я вонзил нож ему в живот и хорошенько провернул. Парень выпучил глаза, как морской окунь, схватился за брюхо и стал медленно оседать, сипло втягивая воздух. Оставив нож на память, я вынул пистолет из его слабеющих пальцев и захлопнул за собой дверь.

Двухкомнатная квартира, короткий коридор ведет в большую комнату, на стене за открытой дверью пропечатался четкий ромб от уличного фонаря.

— Что там у вас происходит?! — в дверях появился крупный силуэт. Я направил в его сторону оружие и несколько раз нажал на спусковой крючок. Пистолет послушно задергался в руке и гулко защелкал. Силуэт исчез, донесся тяжелый грохот падающего тела. Я перевел дух и шагнул в комнату.

— Подожди! Не надо! Не, стреляй! — Сергей Михайлович съежился за журнальным столиком так, что только голова торчала. — Нет. Мы ничего ей не сделали! Пальцем… Пальцем на тронули…

— Здравствуйте, дорогой директор… — мне хотелось разорвать его в клочья, затоптать, сварить живьем, но слов, нужных слов, чтобы выразить свою ненависть никак не находилось. — Какая нежданная встреча.

— Она здесь… все с ней… Комната… не тронули…

— Во сколько ты оценил жизнь моей девушки, директор? А? Сейчас ты умрешь. Так ответь мне, скажи, сколько стоит человеческая жизнь?

— Не-е-е-е-ет… — тоненько запищал он.

— Встань, директор. Когда идешь отнимать чужую жизнь, всегда нужно быть готовым отдать свою. И не надо писаться.

— Не убивай… Игорек, миленький…

— У тебя есть один шанс, директор. Иди сюда.

— Да, Игорек, да… Я все сделаю… Все… — он наконец-то смог встать и на полусогнутых заковылял в коридор.

— Видишь, валяется у двери скрюченный парень с «пером» в кишках? — парень стоял на коленях, уткнувшись лбом в пол. — Выдерни у него нож и вскрой брюхо у того, который лежит рядом.

— Да, да… — Сергей Михайлович быстро засеменил к парню, опрокинул его на бок, вырвал, не обращая внимание на стоны, нож и повернулся к мужику. Я выстрелил. Потом еще, еще, и еще, пока боек сухо не стукнул в опустевший ствол. Тогда я наклонился к парню и вложил бесполезное оружие ему в ладонь. Он опять застонал, изо рта тягуче закапала слюна.

В душе шевельнулась непрошеная жалость. Пускай это не человек, пускай это двуногий зверь, жирующий на чужом горе, но ведь даже зверь имеет право на последнюю милость… Теплом ударило в зубы, я наклонился к нему и… вовремя взял себя в руки. Сейчас здесь в наличии завершенная картина: убийца с ножом и жертва, из последних сил застрелившая убийцу. Дело можно закрывать и сдавать в архив. Не дай бог обнаружится, что в доме побывал кто-то еще! А парень? Он сам выбрал свой путь…

Я выпрямился и шагнул к закрытой двери.

Ирена сидела у окна, примотанная к стулу прямо в пальто, с заклеенным липкой лентой ртом и завязанными глазами. А у самого плеча легко колебалась от сквозняка розовая тюлевая занавеска.

Первой на пол полетела повязка. Девушка вздрогнула, вскинула на меня молящий взгляд. Теперь скотч. Чертовски болезненная процедура. Зацепив уголок пленки ногтем я собрал все мужество…

Считайте меня извращенцем, но стрелять в директора было легче.

…и рванул изо всей силы. Ира молча вздрогнула, не отрывая от меня взгляда. Я опустился на колени, перекусил веревки, помог ей встать. Она уткнулась носом в куртку и громко засопела.

— Слушай меня внимательно, девочка. Сейчас я возьму тебя на руки, ты закроешь глаза и не будешь открывать до тех пор, пока мы не выйдем на лестницу. Хорошо? — она кивнула. — Тогда пошли.

Я вынес ее на лестницу, поставил на ступеньки, повернулся к щиту, включил в разгромленной квартире свет и закрыл дверцу. Потом взял девушку за руку.

— Все, можно открывать глаза.

Ирена жалась ко мне, как котенок, впервые оказавшийся на улице, жмется к своей матери, но ни разу не сказала ни слова. Даже не плакала. Я поймал «частника» — надеюсь, он не обратил внимания на окровавленный подол куртки — привез ее к себе домой. Раздел, вымыл в ванне. Девушка не сопротивлялась, не помогала. Она вела себя как большая плюшевая кукла, и только тихое посапывание выдавало живого человека. Я перенес ее в постель, укрыл одеялом и сел рядом, тихонько гладя по голове. Любовался ее роскошными волосами, длинными ресницами, покрасневшим носом, распухшими губами… Она все равно была очень красива.

Боже мой! Неужели я мог всего этого лишиться? И она никогда не вошла бы больше в этот дом, не улыбнулась мне, не коснулась бы больше моего плеча дрожащими от страсти пальцами… Неужели вся эта красота, нежность, смех — все это могли уничтожить просто из-за денег?..

И ее больше никогда бы не было…