Еще до рассвета Колетт заснула. Я немного помогла: бедной девочке нужно было забыться. Но ее сон продолжался недолго. Громкий стук в дверь разбудил и Колетт, и Хейзел.

– Ах. Мисс Виндикотт. Мисс Фурнье. Пожалуйста, пройдите ко мне в кабинет.

Они быстро оделись, пригладили волосы и отправились в кабинет миссис Дэвис.

Похоже, она заранее подготовила список претензий.

– До моего внимания дошел тот факт, – сказала она, – что после отбоя вы многократно развлекали солдат мужского пола в этой хижине, – рот миссис Дэвис дрогнул. – Вы это отрицаете?

Хейзел накрыло холодной волной. Она еще никогда не сталкивалась с последствиями своего неповиновения. Девушка понятия не имела, как нужно отвечать на обвинения.

Колетт хотелось рассмеяться. Она сходила с ума. Конечно, ей не хватало только этой назойливой английской старухи.

– Кажется, вы полностью доверяете этим сплетням, – холодно сказала она.

Хейзел хотелось поклониться Колетт. Где она нашла столько силы и уверенности?

Но миссис Дэвис даже глазом не моргнула.

– Наглая девчонка! – Она повернулась к Хейзел. – Что вы скажете, мисс Виндикотт?

«Будь как Колетт».

– Я скажу, – начала Хейзел, – что раз уж вы полностью сформировали свое мнение на этот счет, нам с Колетт стоит начать собирать свои вещи.

Она встала с места.

Миссис Дэвис поспешила к двери, чтобы встать у них на пути.

– Юношеская христианская организация была основана для того, чтобы улучшать моральный облик молодых людей, а не развращать их!

– Миссис Дэвис, – сказала Хейзел. – Пожалуйста, пропустите нас.

Смелость опьяняла.

– Вы никуда не пойдете!

– Мы подаем в отставку, – сказала Колетт.

– Вы выгоняетесь с позором! – закричала миссис Дэвис. – Ваши семьи получат письма с подробным описанием вашего поведения. Впредь вы никогда не будете связаны с Юношеской христианской организацией и не получите никаких рекомендаций! Ни одна благотворительная организация не примет вас на работу.

Хейзел очень хотелось сказать ей, куда она может засунуть свои черные списки и порочащие письма.

– Хорошего дня, миссис Дэвис, – сказала она. – Мы соберем вещи и покинем лагерь.

Они вышли из кабинета. Хейзел было грустно смотреть на главный зал, на сцену, на пианино. Так много воспоминаний. Она забрала свои ноты, вернулась в комнату и начала собирать вещи. Хейзел думала о том, что, возможно, ей стоит найти отца Найтсбриджа перед отъездом. Она не была католичкой, но для исповеди ей понадобится священник. Прежде, чем под ее ногами разверзнется земля, и она отправится прямиком в ад.

Элен села в кровати и посмотрела на Хейзел сонным, удивленным взглядом.

– Самое ужасное, – кричала миссис Дэвис, последовавшая за ними, – что вы вступили в романтические отношения с негром!

Хейзел затрясло от ярости. Обри Эдвардс стоил десяти миссис Дэвис. Двадцати. Пятидесяти.

– У вас совсем нет стыда? Нет гордости за свою расу?

– Сейчас точно нет, – сказал Хейзел. – Но я горжусь дружбой с талантливым молодым человеком, который всегда был идеальным джентльменом: добрым и порядочным. К сожалению, я не могу сказать того же о многих представителях своей расы, которые проходили через эту дверь.

Колетт уже закончила собираться и вышла в коридор.

– Мадам Дэвис, – сладко протянула она. – Наш расчет.

Миссис Дэвис этого ожидала.

– Сперва подпишите эти документы.

– Что происходит? – прошептала Элен.

– Прощай, Элен, – сказала Хейзел. – Мы с Колетт уходим в отставку. Что бы миссис Дэвис тебе не сказала, ты должна знать: может, мы и нарушили пару правил, но не сделали ничего дурного.

– Ты уезжаешь? – Элен вскочила с кровати и обняла Хейзел. – Неужели ты не можешь, остаться?

Хейзел обняла ее в ответ. Элен растерянно покачала головой.

– Я не понимаю. Напиши мне, когда доберешься до дома, ладно?

Дом? Хейзел сглотнула. Что она собирается делать дальше?

У нее не было никакого плана.

– Напишу, – она послала соседке воздушный поцелуй, захлопнула свой саквояж, расписалась в документе о зарплате и покинула хижину досуга вместе с Колетт.

Во время войны жизнь становится однообразной. Если не происходит открытого столкновения, все дни сливаются в один. Пара вылазок, ежедневный артиллерийский обстрел. Есть потери, но их недостаточно, чтобы писать о них домой. Только если британская армия не сделает этого за тебя и не пошлет телеграмму. Очень короткую телеграмму.

«С прискорбием сообщаем, что ваш сын, рядовой Такой-то и Такой-то, убит во время тяжелой бомбардировки» или «умер от ран на перевязочном пункте». За телеграммой следовало письмо от командующего офицера, докладывающего, что смерть солдата была храброй, быстрой и безболезненной. Они никогда не писали «несколько часов провисел на колючей проволоке кишками наружу, умоляя о спасении, но никто не решился подойти близко, опасаясь вражеского огня».

Первая потеря на любой войне – это правда.

Если Джеймс и его товарищи из второго и третьего подразделения не работали – они спали. Они спали на земле, на складах с оружием, стоя, во время строевой подготовки. Можете мне не верить, но полчаса считались долгим отдыхом.

Когда солнце уходило за горизонт, начиналась изнурительная гонка по узким, тесным, петляющим тоннелям. Они несли ящики с едой, воду, пули, гранаты, мешки с песком, бинты и катушки с колючей проволокой, которые резали им руки.

Дни тянулись все дольше, ночи становились все короче. Казалось, никто не собирается вступать в открытое сражение. И все же, они таскали в траншеи тяжелые боеприпасы и тюки с винтовками, а потом несли обратно вышедшее из строя оружие на починку. Они к чему-то готовились. Немцы тоже постоянно принимали поставки оружия и поезда с новыми войсками. Они готовились к масштабному нападению на Пятую армию. Армию Джеймса. Немцы превосходили англичан по количеству людей: примерно три на одного.

Они знали это, жили с этим и старались об этом не думать.

Они ничего не могли сделать. Только ждать.

Среди солдат гуляли разные слухи, и в итоге они начали делать ставки на то, когда же начнется большое сражение. Предполагали самые разные даты: первое марта, мартовские иды, день святого Патрика.

Когда появилась новая дата, войска были совсем истощены. Солдаты третьего подразделения зло усмехнулись, узнав, что речь идет о двадцать первом марта. День равноденствия. Первый день весны. Этот выбор казался произвольным, и даже суеверным. Но захваченные в плен немцы клялись, что дата верная.