Если он позволит отцу в одиночку решать их проблемы, а сам останется в стороне, у Мишель Беланже не будет будущего. Какое может быть будущее у сумасшедшей?

Раздался тихий стук в дверь. Получив разрешение войти, в кабинет проскользнула рабыня в цветастом тиньоне, разбиравшаяся в травах и готовившая простейшие целебные снадобья. Это она избавляла от мелких хворей рабов в Блэкстоуне. Ей и поручили заняться лишившейся чувств гостьей.

– Девушке уже лучше. Сейчас она спит.

– Хорошо, – удовлетворенно кивнул Сагерт и повелел, потянувшись к тлевшей в малахитовой пепельнице сигаре: – Этой ночью будь с ней. И если снова почувствует себя хуже, сразу доложи мне.

Кивнув, служанка растворилась в полумраке холла. Кейран собирался последовать за рабыней, когда в спину ударило резкое:

– Держись подальше от Беланже и не создавай мне еще больше проблем. Если из-за ваших с Галеном глупостей пострадает Катрина…

– Ты перестреляешь нас, как бешеных псов. Нет необходимости мне об этом напоминать, отец, – усмехнулся Кейран и вышел, прикрыв за собой дверь.

Гонимый из поместья навязчивой идеей: как можно скорее отправиться на болота к отшельнику.

Ноги Мишель в столовую не несли, но ничего не поделаешь, приходилось идти. Здороваться с членами, как оказалось, про́клятой семьи и занимать место под их пронизывающими взглядами. Она мысленно порадовалась, что хотя бы не было Галена. Одним оборотнем за столом меньше – и то хорошо.

Под утро пленнице полегчало. По крайней мере, ее больше не бил озноб и терзавшие всю ночь кошмары все-таки выпустили ее сознание из своих силков.

– Как самочувствие, Мишель? – будничным тоном поинтересовался Сагерт, откладывая газету и поднося к губам чашку с кофе, над которой вилась тонкая струйка пара.

– Мне уже лучше, – отозвалась пленница. Правила хорошего тона требовали добавить «спасибо», но у Мишель язык не поворачивался благодарить своего тюремщика. Тем более что благодарить его было не за что.

Возможно, именно по вине мистера Донегана в последнее время она чувствует себя перезревшим ямсом, место которому среди отходов на заднем дворе.

– Рад это слышать, Мишель. Рад слышать… – Король хлопка снова раскрыл газету, отгородившись ей от пленницы.

Мишель пожалела, что такой же не было у Аэлин. Пусть бы закрылась чем-нибудь и перестала испепелять ее взглядом. Еще вчера вид насупленной, исходящей ревностью девицы вызвал бы у нее чувство злорадства и удовлетворения. Но сегодня, встретившись взглядом с Аэлин, Мишель не испытала ничего, кроме жалости.

«Не удивительно, что она влюбилась в кузена. По большому счету ей ведь здесь и влюбляться больше не в кого», – угрюмо размышляла Мишель, пока ковыряла политые сладким соусом вафли.

Теперь она понимала, что для квартеронки Кейран являлся целым миром просто потому, что другого мира Аэлин не знала.

С трудом протолкнув в себя половинку вафли, Мишель поспешила подняться. Извинилась за то, что вынуждена их оставить, сославшись на все еще ощущавшуюся слабость. Мистер Сагерт девушку великодушно отпустил, в то время как его сын после слов о слабости, казалось, был готов пригвоздить Мишель к сиденью взглядом. Смотрел на нее пристально, не то пытаясь задержать, не то стремясь проникнуть в ее мысли и понять, о чем она думает. Что сейчас чувствует.

Оказавшись за пределами визуальной досягаемости Донеганов, Мишель облегченно перевела дыхание. Больше всего она боялась, что ее начнут расспрашивать о дневнике Каролины, в тщетных поисках которого она перерыла всю комнату. Мишель была рада, что Донеганы предпочли не поднимать щекотливую тему. На допрос с пристрастием в том состоянии, в котором пребывала сейчас, ее бы точно не хватило.

Мишель и правда чувствовала себя неважно, а потому, вернувшись в спальню, сразу легла в кровать. Хотела ослабить шнуровку платья, но сил даже на это не осталось.

Она прикрыла глаза, чувствуя, что начинает проваливаться в трясину сна, в котором оживали ее наихудшие страхи.

До самого вечера Мишель то выныривала из беспокойного забытья, то снова погружалась в никак не желавшие отпускать ее кошмары. От обеда и ужина пленница отказалась: одна только мысль о еде вызывала в ней рвотные позывы. Мишель не могла есть, не могла читать, даже думать о чем бы то ни было не получалось. Ее охватила апатия, и как прогнать ее, она не представляла.

Такой – потерянной, ко всему безразличной, казалось, утратившей искру жизни, – ее и застал поздним вечером Кейран. Мишель блуждала где-то между сном и явью, среди чудовищ, поселившихся в ее сознании, и тех, что находились с ней рядом в реальности.

Молодой человек притворил за собой дверь и сказал вместо приветствия:

– Я помогу тебе одеться.

Мишель приподнялась на постели, не выказав ни удивления, ни возмущения тем, что Донеган посмел явиться к ней на ночь глядя. Застал ее в ночной рубашке и теперь самым бессовестным образом ее разглядывает. Впрочем, он уже однажды видел ее полураздетой, а до того и вовсе поймал в ванной под ненадежным покровом из мыльной пены. Мишель флегматично рассудила, что младшего Донегана ей уже нечего стесняться и просто спросила:

– Зачем? – Откинувшись на подушки, она вяло наблюдала за тем, как Кейран, распахнув платяной шкаф, сдергивает с вешалки первое попавшееся платье и выуживает сложенную вчетверо шелковую шаль. – Кейран, послушай… Я сейчас не в том состоянии, чтобы отправляться с тобой на прогулку. К тому же Аэлин…

Мишель и сама не знала, зачем упомянула мисс Кунис. Стоило хотя бы одной мысли о ней просочиться в разум, и Мишель начинало грызть раскаяние. У нее ведь было столько поклонников… Но ей их оказалось мало, и она лишила Аэлин внимания жениха.

И вот теперь этот самый чужой жених, от которого Мишель, сколько ни пыталась, не могла отвести взгляда, приглушенно ругаясь, все пытается отыскать митенки и шляпку.

– Куда вы их только деваете?!

Обнаружив все, что ему было нужно, Кейран сбросил вещи на кровать и протянул Мишель руку, чтобы помочь подняться.

– Остальное потом соберут.

– Но что ты задумал?

Спорить у Мишель не было ни сил, ни желания. Она послушно облачилась в нижнее белье, прежде велев Донегану отвернуться, а потом позволила ему затянуть корсет и надеть на нее легкое муслиновое платье.

– Так и будешь молчать? – обернувшись и встретившись с Кейраном взглядом, почувствовала, что начинает падать. В серую бездну глаз, медленно в ней растворяясь.

И ей уже не хочется вспоминать об Аэлин. Не хочется о чем-то спрашивать. Только смотреть в эти глаза, просто стоять вот так, замерев, в его присутствии.

– Поговорим по дороге. – Кейран набросил ей на плечи шаль и быстро завязал ленты капора. – А сейчас надо уходить.

«Наверняка криво завязал», – подумалось Мишель, но она не стала задерживаться на этой мысли. Как и на кружевных митенках, которые Донеган попросту запихнул себе в карман, не желая больше тратить время на сборы.