– Ганин, а кто этот мальчик? – спросила женщина, обращаясь к Борьке, – это ты его привел?

Тот удивленно пожал плечами и исчез за дверями. Еще не поняв всю глубину и подлость предательства, с которым пришлось столкнуться, я продолжил попытки протиснуться между косяком двери и ногой учительницы, преградившей мне дорогу.

– Мальчик, иди домой, – говорила она, отталкивая меня от дверного проема, – нечего тебе здесь делать. Ты еще маленький.

В общем, несмотря на тщетные физические усилия и веские аргументы о необходимости принять меня в первый класс, я через пять минут оказался снова на тех же школьных ступеньках, быстро опустевших после громкого и продолжительного звона. Этот звонок звучал тогда не для меня…

На глаза набегали слезы и я, закусив губу, чтобы не разрыдаться, побрел по улице в обратном направлении. Миновав несколько перекрестков и выйдя на большую площадь с клумбой, я понял, что заблудился. Все неприятности навалились разом: отказ в приеме в школу, предательство друга, неизбежная взбучка за уход со двора, ожидание насмешек от друзей по песочнице. А тут еще горе, – дорогу к дому не найти. Слезы самопроизвольно полились из глаз. Попытка остановить их поток привела только к громким всхлипываниям. В это время я заметил приближающегося ко мне высокого усатого милиционера, перепоясанного многочисленными ремнями и портупеями. Сразу вспомнилось обещание тети Тони сдать меня в милицию за перевернутый на нее позавчера на кухне керогаз. По ее мнению, в милиции меня ожидала сырая камера с голодными крысами. Вид бодрого милиционера стал последней пружиной, запустившей мой рыдательный механизм. И я, уже не сдерживаясь, завыл в голос, растирая по лицу слезы кулаками.

– Что случилось? – обратился ко мне милиционер по-литовски, мягко положив руку на мое плечо.

Судя по его поведению, водворение меня в крысиную камеру временно откладывалось. Возможно, что тетя Тоня задержалась с заявлением. Я немного успокоился и, путаясь в объяснениях, начал излагать историю своего сегодняшнего путешествия. Естественно, – по-литовски. Краем глаза я заметил, что внимательный взгляд милиционера постепенно становится все более и более растерянным.

– Стоп! – остановил он мою речь после троекратного повторения литовского эквивалента слова «школа», – Как тебя зовут? (опять по-литовски)

Понимая, что с военными и милиционерами лучше всего обмениваться четкими и ясными формулировками, я припомнил фразу, частенько громом звучавшую в нашем коридорчике, в самое сонное ночное время: «Товарищ старший лейтенант! Товарищ Литовкин! Тревога! Приказ, – немедленно прибыть в часть!»

– Товарищ Литовкин, – ответил я, подобрав, как мне представлялось, самое подходящее и доступное милицейскому пониманию.

– Угу, – хмыкнул он в ответ, переходя на русский, – Понятно, что литове. Сразу видно. Хрен поймешь, что ты там лепечешь. А зовут-то тебя как? Я, вот, Андрей. Андрюха. Андрис. Понятно?

При этом милиционер троекратно потыкал себя пальцем в грудь, после чего тот же пале уперся в мой лоб.

– Сережа, – ответил я с легким испугом.

– Тьфу! – радостно откликнулся собеседник, Так ты русский. Что же ты мне голову морочишь?

При этом он по-свойски, как соотечественнику, подвесил мне легкий подзатыльник. Было совсем не обидно.

Не прошло и пяти минут, как мы, пользуясь родным языком, разобрались с главными приметами моего местожительства. Милиионер, взяв меня за руку, уверенно двинулся в путь. Добрались мы, как мне показалось, совсем быстро. Еще за квартал до дома навстречу попалась одна из соседок, которая, причитая по-литовски, сообщила, что весь двор и танковая дивизия поставлены на уши и объявлен розыск пропавшего ребенка, то есть – меня. Я начал возражать против термина «ребенок», но меня никто уже не слушал. Появился оте, которому меня сдали с рук на руки, как потерянную вещь. Милиционер, отдав честь, собрался удалиться, но его пригласили к нам в комнату и угостили наливкой. Они с отцом засиделись за разговорами до вечера. Воевали, как оказалось, по соседству где-то в Австрии или Венгрии. На радостях меня даже не наказали, а только легонько пожурили.

Через полгода оте получил назначение на новое место службы в Латвию и в первый класс школы я поступил уже в Риге. Там-то я и научился читать и писать по-русски.

Литовский язык я почти совсем не помню, но и сейчас, заслышав мелодию полузабытой речи, чувствую в душе что-то теплое и доброе из далекого детства….

Детей часто спрашивают, кем они мечтают стать, когда вырастут. Этим вопросом, отрицающим самодостаточность нынешнего существования ребенка, взрослые, наверное, прикрывают свою беспомощность в понимании реальных детских проблем. На подобные вопросы малыши, как правило, отделываются заявлениями типа: хочу стать космонавтом (летчиком, моряком, и т. п.). Подобных ответов ждут, и они обычно всех удовлетворяют. Так бывает в основном.

Я же в раннем возрасте какое-то время был оторван от общества сверстников, в котором, собственно говоря, и формируются необходимые стереотипы. Взрослые в этот период были заняты собственными проблемами, им было не до меня, а я внимательно прислушивался к их диалогам и что-то варил в голове, определяя для себя приоритеты из мира солидных граждан и гражданок СССР середины пятидесятых годов прошлого века. В коммуналке тех лет можно было услышать многое.

В один из майских вечеров собрались у нас гости отметить праздник и поговорить о жизни. Подвыпивший отцовский сослуживе, устав препираться с законной супругой, случайно встретился со мной взглядом и автоматически выпалил стандартный вопрос, не очень-то отдавая себе отчет в собственных действиях. Я, помнится, был доволен проявленным ко мне вниманием и гордо преподнес плоды своих размышлений: «Хочу быть Главным Начальником!» Судя по реакции собеседника, ответ застал его врасплох. Он осоловело уставился на меня, продублировал пару раз мои слова громким шепотом и с грустью во взоре опрокинул в себя полстакана водки. Похоже, он и сам хотел именно этого, но боялся признаться. А посему молча отвернулся в сторону и, прикрывая лицо клетчатым платком, уронил скупую слезу. К нам он больше никогда не заходил. А я хорошо запомнил этот случай и в дальнейшем отвечал всем великовозрастным приставалам, что собираюсь стать моряком. Те были рады правильному и вполне ожидаемому ответу. Поддерживая эту легенду, я поступил в военно-морское училище, много лет отдал Флоту, исправно бороздил моря и дослужился до звания капитана первого ранга. Словом, стал начальником. Но, слава Богу, не главным.

Иногда вспоминаю свой самый первый ответ на сакраментальный вопрос и думаю, что правильнее было бы тогда сказать, что хочу быть моряком. Сам я такие вопросы детям никогда не задаю, но могу поболтать с ними о море…