В какую-то минуту свет померк окончательно. И хотя тело ещё отчаянно билось, выворачиваясь и надсаживая лёгкие, готовые вот-вот разорваться, алые видения заскользили перед ослепшими глазами Фабра. Бессвязные, как в жару, они тем не менее заключали в себе белые стены Мюзе, его голубые крыши, золотую от солнца липовую аллею и старика в чёрном сюртуке, который, опираясь на тросточку, скорым шагом спешил навстречу внуку. Мальчик бежал с другой стороны, от пруда, и знал, что сейчас врежется деду в живот. Но когда между ними оставалось не больше ярда, Фабр с ужасом понял, что руки, ноги и туловище старика сгибаются, как пластилиновые. В них не было костей.

— Прости, прости! Я не нашёл тебя! — закричал Алекс.

И в этот момент его резко рванули вверх, обдирая кожу лица Сухими комьями земли.

Что творилось на насыпи и под ней? Какие-то люди бегали и кричали. Кто-то удирал через огуречные гряды к реке. И там падал, настигнутый пулями. Слышалась трескотня выстрелов, сизый дым сносило ветром. Солдаты в артиллерийской форме выдёргивали из земли пострадавших. Другие цепью шли по деревне, держа ружья с примкнутыми штыками наперевес. Должно быть, подоспели верные войска, решил Фабр. Он увидел Казначеева, который мотал головой из стороны в сторону и тряс пальцем в ухе, как будто туда попала вода. Лицо у него было чёрным, как у негра, не только от земли, но и от прихлынувшей крови. Мало-помалу оно принимало естественный цвет, а взгляд становился осмысленным. У самого Алекса страшно чесались глаза.

Заметив друг друга, злополучные товарищи начали сползаться, наконец обнялись и привалились плечами друг к дружке, чтобы не упасть. В это время откуда ни возьмись явился вездесущий Егорыч, который ринулся к своим, как нянька к детям.

— Вот они! Живы, мои голубчики! — причитал старик. — Слава Богу, насилу поспели! Это ведь нашего корпуса четыре роты. Пионерная, артиллеристы, две пехотные и драгуны. В Новых Естьянах стояли. Я привёл. Поспешать надо, ваши высокородия. Еле мы пробрались. Везде, слышь ты, полыхает. О верных войсках известий нет. В лес бы и кружным путём выходить на главную квартиру в Новгород. Али в Грузино. Куда доберёмся. Мать честная! — Егорыч обвёл глазами огород, густо утыканный отбрыкавшимися офицерскими ногами. — Всяко видал. — Он крепко приложился по матушке. — Пошли, пошли, болезные. Нечего рассиживаться. Нас, чай, немного.

Вместе со спасителями горсть спасённых отступила в лес. Благо был он густой, непролазный, болотистый и еловый. Так что не приходилось опасаться погони. Народный гнев широко гуляет на равнине. Среди уцелевших оказался маленького роста поручик фон Брадке и тучный генерал Маевский. Оба люди достойные.

— Ваше счастье, — строго сказал им Егорыч, повеселев и расправив плечи, — что за компанию попались. Мы ради своих сюда притопали. Их знаем за людей. А случись они в безопасном месте, ещё бы семь раз подумали соваться в такое пекло.

— Не стращай, отец, — попросил его Саша. — И так натерпелись. Вы помогли. Будет случай, и вам помогут.

— Да-а, — передразнил унтер. — Помогут они, жди! Только и знают Аракчеева трястись. Ирода, прости Господи! И его змеюку Настьку-душегубицу.

Старик плюнул под ноги и побрёл вперёд, где перестраивались на походный манер драгуны.

Три дня роты пробирались по лесу. На четвёртый выбрели к дороге на Чудово. Здесь и встретились с двумя полками улан — Волынским и Литовским, чьи белые султаны хорошо были видны за версту. Пристав к верным частям, роты дошли до Грузина и, оставив там спасённых, двинулись дальше наводить порядок. Бунт был подавлен недели за полторы. Его итог оказался печален: более ста генералов и офицеров оказались замучены, их имущество разграблено, жёны пошли по рукам. Несколько деревень — ненавистные связи и линии — сожжены дотла. Две тысячи человек — арестованы, 313 — преданы суду, 275 — признаны виновными и приговорены к лишению живота. Милосердный граф зачеркнул приговор и вписал: «Наказать шпицрутенами каждого через тысячу человек по двенадцать раз». Это ли была не насмешка?

Экзекуция началась на рассвете в виду построившихся полков. Вывели первых сорок человек. Из них лишь трое просили пощады и немедленно, для примера, были помилованы перед строем. Остальные же тридцать семь с равнодушно-озлобленным видом вступили на «зелёную улицу», до конца которой никто не дошёл своими ногами. Тех, кто падал, привязывали к ружьям и волокли под градом ударов, и так двенадцать раз в оба конца.

После чего по мановению графской перчатки наказание остановили. Страшный пример должен был подействовать на оставшихся отрезвляюще.

— Каетесь ли вы, дети? — вопросил их Аракчеев. — Государь милостив.

И когда получил предложение засунуть царёву милость в зад, вновь махнул перчаткой.

Ничего этого Казначеев и Фабр не видели. Поскольку с первого дня прибытия в Грузино сидели в холодной. Граф крепко подозревал их в изменническом заговоре.

— Стало быть, вас рядовые спасли? — допытывался он, призвав чудом избегнувших смерти офицеров к себе в кабинет.

— Стало быть, так. — Фабр отвечал ему холодно и резко, ибо никакой вины за собой не знал, а вечно глотать начальственное хамство ему надоело.

Аракчеев склонил толстую голову набок и осведомился с иезуитским прищуром:

— А почему солдатня пощадила именно вас двоих? Тогда как другие честные офицеры...

— Да потому, что это наши роты, из оккупационного корпуса! — Казначеев перебил его сиятельство, что свидетельствовало о крайнем возбуждении и открытом пренебрежении субординацией. — Сколько можно нас допрашивать? Мы ни в чём не виноваты. Из всех ваших войск в поселениях не взбунтовались только части, вернувшиеся из Франции. Такова истинная цена их дисциплины! Остальные же, как только почуяли слабину, стали рвать офицеров. Вам некем внутри поселений давить бунт, верные части — все армейские.

— Молчать! — загремел граф. — Как смеете? Кто вы таковы, чтобы разговаривать в подобном тоне?! — он задохнулся от гнева. — Не иначе вы состояли с мятежниками в сговоре!

— Вы сами, граф, первый возмутитель общественного спокойствия, — бросил Фабр. — Если бы не ваши зверства, ничего бы не случилось.

За такие слова можно было не то что в холодную, в Шлиссельбург загреметь. И хотя остальные спасённые офицеры, присутствовавшие при разговоре, в душе были согласны с Алексом, никто не осмелился рта раскрыть.

Граф указал Казначееву и Фабру на дверь. Следуя за движением его перста, они вышли из кабинета и на пороге были задержаны полицеймейстером. Без сопротивления друзья спустились за ним во двор, где наряд гренадер повлёк их прочь от великолепного дворца и церкви, по гостевой улице и липовой аллее к пруду. Там арестантов посадили в ялик и повезли мимо очаровательного павильона Мелиссино на глади вод. Об этом укромном местечке говорили, будто стены его украшены эротическими шедеврами Рубенса. Вход туда был строго воспрещён. Как Саша ни силился рассмотреть хоть что-нибудь сквозь стёкла, с расстояния ему это не удалось.