— Поймите, я виновата. Я только и думала об этом, пока вы ехали. Все, к чему я прикасалась, портилось. Если бы я только ранила его и умерла бы там сама, то я бы ушла хорошо, ушла бы правильно, да? Вовремя. А теперь я оставила Васю без отца, жену Николая Александровича без мужа, вконец испортила жизнь Тиме, и все зачем? Это вся моя жизнь: или я бью, или меня. Или же стою и смотрю, как это происходит с другими. Я так больше не могу и не хочу. Не буду. Мне надоело. Понимаете? — Софья заканчивает совсем тихо.

Он явно не ожидал от нее откровений. Опасливо пододвигает к ней бумажные платки, избегая ее взгляда. Молчание. Наконец он поднимает голову. Его глаза сейчас совсем настоящие. Он смотрит на нее с горьким сожалением и медленно проговаривает:

— Кроме жертвы, палача и зрителя на казни может быть кое-кто еще.

— Кто же?

— Вы все-таки спасли людей, Софья Львовна. Жаль только, что не остановились на этом.

Он отводит взгляд. Она решает, что сейчас подходящий момент задать тот самый вопрос:

— Что с ними будет?

— Найдем.

— А с Вихревым? Он обратился ко мне. Сам пришел. Понимаете?

Он пожимает плечами.

— Пообщаемся, конечно.

— Он останется на свободе? — Она старается сдерживать напряжение в голосе.

— Конечно, мы за ним еще понаблюдаем, но он же действительно сдал их, да и, — он с опаской глянул на нее, — думаю, вы уже сделали ему мощную прививку от радикализма.

Софья кивает.

— А Василий Степанович?

— Что? Ах да. Конечно, я… мы проверим все, и проработаем.

В ее глазах мелькает тень удовлетворения.

— Спасибо вам.

— За что?

Он выглядит очень уставшим, ей становится его жаль.

— Мне намного легче. Спасибо, что выслушали. — Она с удивлением прислушивается к себе, понимая, что не лукавит. — Оказывается, мне это было нужно. И я могу, теперь могу принять свое…

— Искупление?

— Это все же слишком по-христиански, — она криво усмехается. — Давайте считать, что просто принять свое.

Он косится на решетку на окне, затем на Софью и наконец выходит. Она тоже переводит взгляд на окно, за которым уже занимается рассвет. В кабинете камеры, так что нельзя себя выдавать. Она выдыхает и роняет голову на стол, пряча нервную улыбку. «Ребята» выстраиваются вокруг нее и гладят по голове.

Кажется, все-таки получилось.

Эпилог

Он возвращается, протягивает ей стакан воды.

Он. Выпейте.

Она. Я не хочу.

Он. Выпейте-выпейте. Знаете, даже неловко говорить.

Она. О чем это?

Он. Видите ли, в чем дело. Мы же сразу получили данные с камеры школьного видеонаблюдения из аппаратной.

Она. Все же сгорело, разве нет?

Он. Сервер находился не в здании, Софья Львовна. Вы в каком вообще веке живете?

Она. Что?

Он. То.

Она. И давно вы?..

Он. Да пару часов уже. Мальчишка быстро раскололся, кстати. Все рассказал. Не смогли вы его застращать. Совестливый оказался. А может, за вас боится. Не дело это беременную подставлять. Хотя он и не знает, конечно. Или знает?

Она. Он не виноват.

Он. Сжечь школу — мечта старшеклассника. Хотя у учителей тоже поводов хватает, как я понял. Он хотел уничтожить запись, вот и лишканул. Даже согласился вас подставить. Только вам-то это зачем? Валили б тогда уж на Андрея все. Придумать не успели, с чего бы ему жечь школу? Или что? Его-то вам не жаль. Хотя странно, все-таки отец ребенка…

Она. Он чужих не жалеет.

Он. Мне, честно говоря, просто интересно стало, куда же вы ведете. Теперь интересно, что там с остальным. Знаете, когда пошли неувязки? Когда вы стали чаще промахиваться? Когда заговорили о мальчишке. Мелодрамы нагнали, нервничали, дурили. Например, кровь, да? Вроде он смотреть на нее не может, а охраннику врезал. Неувязочка. Мелкая, но на таких и ловят. Красивости всякие, символика там, да? Засочинялись вы, увлеклись, вот и запутались. Сразу видно — творческая личность.

Она. Он еще ребенок.

Он. Ему почти восемнадцать.

Она. Почти.

Он. Перевоспитывать поздно.

Она. Андрея. Николая Александровича. Меня. Вас. Поздно. А его нет.

Он. У вас своих детей нет, а то б знали. Хотя еще узнаете…

Она. Зато у вас есть. Я думала, что наврали, а теперь вижу, что нет. Сколько вашему?

Он. Четырнадцать.

Она. Уже может схлопотать уголовку. Вот только своего бы вы за такое вытащили, разве нет?

Он. Но он не мой.

Она. Зато он мой. Я вам спасла девочку. Так вытяните мне парня. Хотите громкое дело, так сажайте меня за поджог. Какая вам разница, кого посадить?

Он. Героев не сажают. Тем более в положении.

Она. Нам не нужны герои.

Он. Как и преступники.

Она. Но нам нужно, чтобы из детей не вырастали преступники.

Он. Он почти не ребенок.

Она. Он почти не взрослый. Вот вам весы: что с ним станет, если дать делу ход, и что будет, если вы его отпустите, но присмотрите. В каком случае из него вырастет преступник, только честно?

Он. Только честно? Он уже преступник.

Она. А я сделаю из него героя. Посмотрите, что стало со мной. Хотите получить новый символ? Начинайте дело Вихрева. Красивый, харизматичный мальчик, прилюдно отметившийся защитой учительницы. Какая эффектная история. Как хорошо ее можно подать. Только представьте. И я это смогу. Вы только что это признали.

Он. Но он виновен.

Она. Отчасти. Но знаете… Пока вы наблюдали за нами, мы научились наблюдать за вами в ответ.

Он. Что это значит?

Она. Что вам невыгодно его трогать. Символы не сажают, не правда ли? У вас их и так переизбыток по тюрьмам.

Он откидывается на стуле, медленно перебирая между пальцами карандаш. Карандаш выпадает из рук.

Он. И что теперь?

Она. Переквалифицируйте дело. Несчастный случай. Замыкание во время смены системы видеонаблюдения. Звучит правдоподобно, да?

Он. Как-то это все не…

Она. Справедливо. Но, может быть, хоть раз эта несправедливость будет во благо, как думаете?

Он. Мне о таком думать не положено.

Она. Так спросите у тех, кому положено. (Она смотрит в камеру наверху.) Я уйду, уеду и буду молчать. Вы знаете, что я умею молчать. Я ничего не рассказала тогда, не скажу и сейчас. Я уволюсь. Я даже не подойду к