Он. Какие гарантии?

Она. Вы знаете меня. А я знаю его.

Он неуверенно поднимается и выходит в коридор, не закрыв за собой дверь. Все это время она сидит очень ровно, глядя прямо перед собой. Через пять минут он возвращается.

Он. Можете идти.

Она (не двигается). А Вихрев?

Он молчит.

Она. А Вихрев?

Он молчит.

Она. Я не отступлюсь. Вы же знаете, я…

Он. Допросят и отпустят.

Она сжимает руку и встает из-за стола.

Он. Софья Львовна…

Она. Да?

Он. Сейчас веревка оборвалась. Но на этом все, вы меня поняли? Мы в расчете. И еще… Сохранились только записи после обновления системы. Поэтому там нет дня захвата. Нет той записи. Так что вы можете не бояться за ее содержимое. Что бы там в действительности ни произошло.

Она кивает и выходит. Там ее встречает другой мужчина. Не говоря ни слова, ведет по извилистым желтым коридорам, чем-то напоминающим школьные. Чем дальше, тем душнее. Лишь бы не упасть в обморок, лишь бы не оглянуться. Оглянешься — останешься здесь навек, никто уже больше не вытащит.

Не веря в происходящее, Софья наконец минует проходную и оказывается снаружи. Солнце бьет в глаза, аж больно. Внезапно морозный ноябрьский воздух царапает горло. Вместе с тем ее обдает жаром, даже странно.

Мимо проезжает трамвай, так поспешно украшенный к Новому году. Водитель машет ей из кабины. Показалось, конечно же. На остановке молодая мама ругает дочку: ну что ты капризничаешь, дай шапку надеть, вот уши еще отморозишь, будешь знать, папа заругает, сейчас вообще тете отдам, видишь, как смотрит на тебя недовольно, отдам тебя, Соня, так и знай.

Софья строит девочке рожу, та смеется, а мать только качает головой.

Да, растить ребенка лучше на юге.

Надо бы взять билет.

Дома и стены помогают.