— Постой, ты так говоришь словно этот человек реален? Прости, не отвечай, я поняла, что да. Но я ничего о нем не знаю.

— Очень жаль. Его нить тянется к тебе и с каждым днем все ярче. Мне очень интересно почему. Он знал о тебе как об огненной гусенице, стало быть, несет в себе часть пророчества, но большего я разобрать не могу.

— А что это за нить с его стороны? То есть, там ведь могут быть разные чувства, — с интересом спросила девушка.

— Если описать одним словом, то можно сказать «вожделение».

Лани хмыкнула и улыбнулась, опустив взгляд.

— Почему ты смутилась? — спросил дух.

Она лишь пожала плечами и подошла к окну.

— Просто странно. У меня раньше было много поклонников, но я всегда держала дистанцию, а сейчас я мечтаю хотя бы о том, чтобы было с кем просто поговорить. Мне приятно, что он запомнил меня и все же… Он был в таком странном и страшном месте, в какой-то глуши. Может быть и у него, так же как у меня, просто совсем никого нет рядом. От того он так и хранит воспоминания обо мне.

— Вряд ли. У него тогда были другие проблемы, более… специфические, — фыркнул лисенок. — А сейчас он уже в цивилизованном и оживленном месте.

— А с ним ты случайно встретиться не можешь?

— Нет, туда, где он находится не достанет даже почтовая служба ланкарского унтерланда.

Глаза девушки вдруг расширились, а по телу пробежали мурашки. Она резко обернулась и спросила:

— А туда где Эш?! Туда ведь достанет?

— Ну наконец-то! — фыркнул лисенок. — Я уж думал ты не догадаешься.

Лани тут же опустилась в кресло и взяла в руки первый попавшийся конверт.

— Постой, — сказала она с сомнением. — Ну допустим ты подложишь это письмо местному курьеру из почтовой службы. Но я ведь не могу указать в адресе «Эшу, в какой-то монастырь близ Аноры».

— Разумеется. Потому что он и не там. Чтобы Эш узнал содержание твоего письма, пиши следующее, — ответил дух, глядя на нее своими черными немигающими глазами. — Город Равена, его королевского величества главная городская тюрьма. Каземат за номером девяносто четыре. Передать Жану Реуру, по прозвищу Кусок.

Холодная сырая камера освещалась одним единственным факелом в глубокой нише, внутри стены, огороженной решеткой. Достать факел рукой или свернутой одеждой никак было нельзя из-за очень мелкой сетки, впрочем, никто и не пытался этого сделать.

Раз в день, считавшийся у заключенных «утром» в нише открывалось оконце и через него факел меняли на новый, которого хватало на восемь-десять часов. В это же время в тяжелой дубовой двери отворялась маленькая дверца, называемая здесь «кормушка» и в нее надлежало просунуть свою миску для еды, куда скупо накладывали перловой каши или жидкой похлебки.

Руки всех заключенных сковывали узкие железные оковы, к которым, на короткой цепи, и крепились миски. Это ужасно мешало, но зато, потерять личную посуду в полумраке камеры становилось невозможно.

Отхожим местом являлась обычная дыра в полу, ведущая, судя по всему, к выгребной яме, которая закрывалась ржавой железной крышкой, накрепко приделанной петлями к полу. По стенам же камеры висели в два яруса нары, представлявшие собой койки из плохо оструганных досок, наглухо закрепленные в прочный металлический каркас.

На одной из таких коек, без подушки или иного постельного белья, так как оно не полагалось заключенным, лежал Этторе, по прозвищу Эш, и вспоминал свою жизнь.

Довелось ему за долгие годы побывать во многих уголках мира и оказаться там в самых разных передрягах, из которых он сумел-таки выпутаться и дожить до глубокой старости. В отличии от магов, у которых с шестнадцати лет возраст начинал идти примерно год за три, позволяя им очень долго оставаться молодыми, антимы старели так же, как и обычные люди, однако, сверхъестественно повышенная выносливость и живучесть делали свое дело, отчего старик чувствовал себя от силы лет на сорок.

Но, как бы то ни было, Эш думал о том, что именно здесь, в тюрьме города Равена ему придется теперь встретить свою смерть, сколько бы до нее ни оставалось. Неприятным каламбуром антиму, казалось, то, что слово равен с англосийского можно было перевести как ворон и ему чудился в этом знак, что Парларий таким образом, пусть и очень опосредованно, но все же дотянулся до того, кто посмел сбросить с себя его проклятье.

И несмотря на то, что история, как известно, не имеет сослагательного наклонения, Эшу нравилось представлять, как бы могла обернуться его жизнь, выбери он в ней иной путь в разных ситуациях и событиях.

Несколько месяцев назад они с Вилфридом ушли от отряда храмовников и укрылись в деревеньке, дома у местного диакона, бывшего ученика его друга. Узнав об их сложной ситуации, парень пообещал помочь всем чем сможет и таки действительно помог. Спустя всего пару дней у них на пороге появился человек, представившийся бойцом Армии Ланкарии или сокращенно АЛ. Как вскоре выяснилось, по всему унтерланду действовали разрозненные группы бывших военнослужащих, не сложивших оружие по решению о капитуляции страны. Некоторые из них были настроены очень радикально и убивали любых рейховцев без разбора, а также тех, кто так или иначе помогал захватчикам. Иные пытались выслеживать и убивать одержимых, но пока на их счету не было еще ни одной полноценной победы. Самой эффективной оказалась атака на отряд Рейха, в котором удалось убить кукловода одержимого, однако один из солдат противника перехватил управление и уничтожил почти всех нападавших ланкарцев.

Действовавшие бойцы АЛ в районе Равены и окрестностей, которыми руководил некий Кристоф, относились скорее ко второй категории повстанцев, но первоочередной целью ставили себе объединение остальных групп сопротивления захватчикам. Эш и Вилфрид решили, что это наилучшие союзники в их ситуации и примкнули к группе Кристофа, на всякий случай сразу назвавшись другими именами. Возможно, именно это и сохранило им жизнь, так как всего через полторы недели их отряд попал в засаду. Большую часть группы Кристофа перебили, а остальных, пленили и безо всяких разбирательств отправили в тюрьму города Равена.

С тех пор прошло уже больше трех месяцев, но насколько именно больше Эш точно сказать не мог, потому как однообразные дни сливались друг с другом воедино и без какой-либо явной цели вести их подсчет казалось занятием совершенно бессмысленным.

Раздался скрип ржавых железных петель и в камеру проник тусклый подрагивающий свет. Но вот он усилился, рука тюремщика вытащила старый, давно потухший факел, и водрузила на его место новый, пылающий ярким огнем.

— Завтрак, бродяги, — скрипуче произнес один из заключенных, торопливо вскочив со своих нар, чтобы поскорее занять место у кормушки. Никакого порядка очереди при этом никогда не было, а потому возле заветной дверцы вскоре началась толкотня и переругивания. Это случалось дважды в день во время кормежки и Эш никак не мог понять из-за чего такое происходит. Никакого преимущества первый просунувший в кормушку миску не имел, потому как ему наливали столько же сколько и остальным, а заполнялось ровно столько мисок сколько находилось людей в камере.