Не слишком много современный человек – включая образованные слои – думает и о религиозных, философских или даже политических проблемах. Он обычно выбирает то или иное из многих клише, предлагаемых политической и религиозной литературой или ораторами, но его выводы не являются результатом своей собственной активной и глубокой мыслительной деятельности. Он просто выбирает клише, которое максимально соответствует его характеру и общественному классу.

Первобытный человек находится совсем в другой ситуации. У него очень скромное образование в том смысле, в каком это понимают сейчас – в проведении определенного времени в образовательном учреждении. Он вынужден самостоятельно наблюдать и извлекать уроки из своих наблюдений. Он наблюдает за погодой, за поведением животных, за поведением других людей; его жизнь зависит от приобретения определенных навыков, и он приобретает их благодаря своим собственным действиям и поступкам, а не в ходе «20 быстрых уроков».

Его жизнь – это постоянный процесс обучения. У. С. Лафлин так описывает широкий круг умственной деятельности первобытного охотника:

«Существует множество документальных свидетельств (хотя и на удивление мало систематических исследований), позволяющих предположить, что первобытный человек имел довольно широкие познания о мире природы. Эти познания охватывают весь макроскопический зоологический мир мамонтов, сумчатых, рептилий, птиц, рыб, насекомых и растений. Знания о приливах и отливах, в целом о метеорологических явлениях, об астрономии и других аспектах мира природы также были довольно обширны, с некоторыми вариациями между разными группами с точки зрения глубины и объема этих знаний, и областей, в которых они концентрировались… Отмечу здесь лишь значимость этих широких познаний для системы охотничьего поведения и их значение для эволюции человека… Человек, охотник изучал поведение животных и анатомию, включая свою собственную. Сначала он одомашнил сам себя, а затем и других животных и растения. В этом смысле охота была школой знаний, которая заставила людей самообучаться» (W. S. Lauphlin, 1968).

Другим примером искаженной оценки умственной активности цивилизованного человека служит искусство чтения и письма. Современный человек верит, что владение этим искусством является бесспорным признаком прогресса. Были предприняты колоссальные усилия для ликвидации неграмотности – почти такие же, как если бы она была признаком умственной отсталости; прогресс нации измеряется – наряду с количеством автомобилей – процентом людей, которые могут читать и писать. Подобные оценки не учитывают тот факт, что народы, среди которых умение читать и писать является монополией небольших групп жрецов и ученых или отсутствует вовсе, обладают колоссальной памятью. Современному человеку трудно понять, что вся древняя литература, такая как ведические писания, буддистские тексты, книги Ветхого Завета, еврейские устные предания, исправно передавалась от поколения к поколению много сотен лет, прежде чем была записана. Напротив, я наблюдал, что некоторые люди, например, мексиканские крестьяне, даже если они могут читать и писать, то делают это не часто – память у них исключительно хорошая, потому что они ничего не записывают.

Каждый может провести подобные наблюдения над самим собой. Как только он что-то запишет, то перестанет прилагать усилие, чтобы это запомнить. Ему не нужно, как раньше, записывать эту информацию у себя в мозгу, потому что она уже сохранена на вспомогательном материале: на пергаменте, бумаге, магнитной ленте. Ему кажется, что запоминать не требуется, так как содержание надежно сохранено в записи, которую он сделал. Способность к запоминанию, таким образом, страдает из-за отсутствия практики. Сегодня можно наблюдать, как люди хотят избежать напряжения мысли даже в малых дозах: например, когда продавец в магазине складывает три цифры на калькуляторе вместо того, чтобы сделать это в уме.

Та же мысль о более высокой активности первобытного человека просматривается и в искусстве. Первобытные охотники и собиратели около 30 тысяч лет тому назад нарисовали замечательные изображения животных и людей, некоторые из которых дошли до нас хорошо сохранившимися в пещерах Южной Франции и Северной Испании. Эти прекрасные рисунки восхищают даже современных людей, знакомых с картинами великих мастеров последних столетий. Но даже если мы признаем пещерных художников гениями (да Винчи и Рембрандтами последнего ледникового периода), это вряд ли можно сказать относительно тех, кто наносил орнамент на гончарные изделия и инструменты, относящиеся к наиболее ранним доисторическим эпохам. Часто говорят, что наскальные рисунки так же, как и эти орнаменты, имели практические, колдовские цели, такие как обеспечение успеха на охоте, борьба со злыми духами и т. д. Но даже при условии, что некие практические цели действительно имели место, вовсе не требовалось, чтобы эти вещи были столь красивы. Кроме того, орнаменты на керамике не могли быть созданием такого большого числа гениев. То, что в каждой деревне был свой собственный стиль орнамента, зачастую совсем немного отличавшийся, доказывает, что эти люди обладали активными эстетическими интересами.

Я достаточно много рассказал о наиболее «первобытных» культурах, первобытных охотниках и собирателях, о том, что мы знаем или догадываемся об их культурах, по крайней мере с момента появления гомо сапиенс сапиенс около 40–50 тысяч лет назад. Своими руками они изготавливали немногие вещи, но были очень активны в применении своих способностей в области мышления, наблюдения, воображения, рисования и ваяния. Если кто-то захочет выразить количественное соотношение между «сферой вещей» и «сферой действий», то можно сказать, что для самых древних первобытных людей это 1:100, тогда как для современного человека эта пропорция составит 100:1[69].

Между этими двумя крайностями история предлагает нам много промежуточных вариантов. Греческий гражданин в период расцвета древнегреческой демократии был окружен гораздо большим количеством вещей, чем древний охотник, и в то же время активно занимался делами государства, в необычайной степени развивал и использовал свой разум, занимался искусствами и философией. Что еще нужно знать об этих людях, кроме того, что художественный вкус гражданина Афин формировали драмы Софокла и Эсхила? И что можно сказать об эстетической и эмоциональной пассивности современного жителя Нью-Йорка, если вспомнить о тех пьесах и кинофильмах, которые его восхищают!

Другую и в то же время во многом похожую картину мы получим, обратившись к жизни средневекового ремесленника. Свою работу он выполнял с интересом, заботливыми руками, он не скучал – изготовление стола было творческим актом, в котором стол был детищем его усилий, опыта, умений и вкуса. Большинство из того, что нужно было сделать ремесленнику, ему приходилось делать самому. Он также активно участвовал во многих коллективных действиях, таких как пение, танцы и церковные службы. Положение крестьянина было гораздо хуже: он не был свободен, хотя и рабом тоже не был. Работа в поле не могла приносить ему большого удовлетворения (здесь я говорю только о периоде до значительного ухудшения положения крестьян в XVI веке), но он с