По Петровке он шагал, предвкушая удивление на лице Седых от столь пунктуального появления на службе. В кителе было жарко, после промозглой хмари на Москву внезапно снизошла жара – давно пора, как-никак май месяц заканчивается. Звезды на погонах в это ясное утро сияли вызывающе торжественно, и майору подумалось, что их назойливый блеск чем-то сродни яркой окраске опасных насекомых, которая призвана предупреждать о потенциальной угрозе, которую несут окружающим ее обладатели. Положа руку на сердце, кем-то вроде насекомого Иван Андреевич и чувствовал себя со вчерашнего дня, эдакой букашкой, попавшей в стальной механизм бездушной машины МВД.

Он почти шагнул уже за порог проходной, задумчиво глядя себе под ноги, как вдруг сбоку послышалось робкое «Иван Андреевич». «Только не сейчас, не сегодня», – успел подумать он, поднимая голову и заведомо зная, кого увидит перед собой.

– Здравствуйте, Ирина Петровна, – обреченно вздохнул Замятин, глядя на Лаптеву.

Он вдруг поймал себя на мысли, что видит ее явственней, чем когда-либо. Видит не просто несчастную мать, а мать Лизы, девочки совсем недавно такой живой, которой больше нет. Каждый день Лаптева-старшая слышала, как дочь скрипит паркетом, хлопает дверьми, запирается в ванной. И ванна их до сих пор помнит вкус ее крови, которая проливалась под звуки скандалов. «Знала ли она о том, что Лиза причиняет себе боль?» – невольно подумал Замятин, засмотревшись на осунувшееся лицо со слабой неубедительной улыбкой, и ему стало пронзительно жалко Лаптеву. Это было уже не просто обычное сочувствие, а острая жалость, нечто личное, преодолевшее границы формальностей.

– Доброе утро. Я была неподалеку и подумала, вдруг есть для меня какие-то новости, – Виновато сказала она, очевидно стесняясь намеренности своего визита.

– Да, я понимаю, – не слишком умело подыграл майор, понятно ведь, что нигде «неподалеку» в такую рань Лаптева оказаться не могла. – Новостей пока немного, поэтому я не стал вас зря беспокоить. Могу лишь сказать, что случай Лизы решено приобщить к расследованию, которое начато сейчас в отношении так называемых групп смерти в социальных сетях. Вы наверняка о них уже слышали.

– Так, значит, она не сама? – Спросила Лаптева с такой явной надеждой, что отнять ее у Замятина не хватило бы духа.

– Следствие пока точно не выяснило ответа на этот вопрос, но, вероятней всего, это было доведение до самоубийства.

Майор был рад, что не пришлось лукавить и выкручиваться, отвечая на этот вопрос. Если домыслы о группах правда, то Лиза, вероятней всего, стала их жертвой, оставалось лишь установить этот факт. Записи девочки, конечно, тоже являлись ценной находкой и могли пролить свет на случившееся, но рассказывать о них матери сейчас майор считал преждевременным. А может, просто в глубине души боялся показывать ей то, что уже успел прочитать. Лаптева же, услышав ответ на свой вопрос, тихо заплакала, и Замятину было ясно, что это слезы не только боли, но и облегчения.

– Ирина Петровна, Лизу уже не вернуть. Вы ведь понимаете это, – он мягко коснулся ее плеча. – Перестаньте себя так мучать. Я не знаю, как вас утешить, что сказать. Наверное, я и права не имею подыскивать слова утешения, потому что мне еще никогда не было так больно, как вам. Все, что я могу, это постараться найти и наказать причастных. Этим я сейчас и занимаюсь. Точней, этим сейчас занимается целое подразделение. А вы… Пожалейте себя хоть немного.

Она кивнула, готовая согласиться со всем, что он скажет, даже не расслышав слов, отерла лицо бумажным платком, скомкала его в руке – на маленьком хрупком кулаке, словно шипы под тонкой кожей, заострились костяшки.

– Вы ведь не забудете мне сообщить сразу же, как только что-то узнаете?

Ох, не сомневайтесь, Ирина Петровна, про вас я точно не скоро забуду. Вы идите, отдыхайте, нечего вам здесь караулить и приезжать сюда незачем. Обещаю, что сам приеду к вам сразу, если появятся новости. Слово даю, я свяжусь с вами без промедления.

Замятин не стал затягивать прощание, знал, что первой развернуться и уйти собеседница не решится, поэтому, сказав все, что считал нужным, шагнул на проходную. После этого разговора фарс с переодеванием в парадную форму, рассчитанный на Седых, показался глупым и неуместным ребячеством. Майор распахнул китель, ослабил галстук и сдернул его с себя будто удавку, расстегнул несколько верхних пуговиц на рубашке. С Седых он столкнулся в коридоре, недалеко от собственного кабинета.

– Здравия желаю, товарищ подполковник, – козырнул начальству Замятин.

– Даже так? – Повел густой сизой бровью Седых. – Вижу, ты к труду и обороне готов. Хвалю, Замятин. Надеюсь, по текущим отдела работа наконец-то пойдет бодрее.

– Буду стараться, товарищ подполковник. Разрешите идти? – Холодно отчеканил майор.

– Ну-ну, Иван Андреевич, – Седых вздохнул так, будто выпустил из себя всю подполковничью строгость, и по-человечески обмяк, развернулся, чтобы смотреть с Замятиным в одну сторону, приобнял его по-приятельски за плечо, медленно повел по коридору. – Не первый год мы с тобою плечом к плечу служим, столько всего повидали, сам знаешь, что такое служба. Творить все что вздумается нам с тобой по уставу не положено, и злиться тут не на кого. Да и не кисейная ты барышня, чтобы губы дуть. Поэтому надеюсь, Иван Андреевич, что возвращаться к этому разговору нам с тобой больше не придется. А работы у нашего отдела и впрямь по горло, и разгребать ее надо срочно. И других ресурсов у меня, сам понимаешь, нет.

– Понимаю, товарищ подполковник, – уже мягче ответил майор.

– Вот и договорились, – Седых остановился у кабинета Замятина и снова развернулся к нему лицом. – Ты зайди ко мне после обеда, доложи, что по делу Стравинского нарыли, надо поднажать с ним, а то не ровен час еще один висяк на отделе повиснет.

– Есть.

Замятин открыл дверь кабинета и шагнул было через порог, как за спиной у него снова раздался голос Седых:

– И еще, Иван Андреевич, если есть у тебя что-то по делу о группах, не забудь передать «кашникам», – сказано это было с наигранной непринужденностью.

Замятин обернулся, заглянул собеседнику в глаза, слегка нахмурился, соображая, что ответить. Седых итога его мыслительной деятельности дожидаться не стал:

– Знаешь что? Давай-ка ты мне лучше передай, я сам все сделаю, – предложил он участливо, по-отечески, но даже эта его мягкость в голосе не допускала возражений.

– Понял, – сквозь зубы ответил майор, снова козырнул и чуть громче, чем следовало, хлопнул дверью.

Оказавшись в своем кабинете, Замятин первым делом отворил нараспашку окно – душно. Снял наконец осточертевший китель. Сделал несколько глубоких вдохов.

Зачем Школин донес на него подполковнику? Тьфу ты, слово-то какое в голову полезло: «донес». О чем тут доносить, разве Замятин что-то плохое сделал? А выходит так, что Школин на него именно пожаловался, попросил оградить от участия. Глупость какая-то, мог бы просто поговорить лично. Или он был уверен, что после обычного разговора Замятин так просто не отступится? А разве отступился бы он в самом деле?