— Ну, дядя, вы даете! — восхитилась она. — Ворон не опасаетесь?

— Кого? — недослышал Милютин.

— Ну воров… убийц, грабителей…

— Никого не опасаюсь, — стоял перед ней, покачиваясь, Милютин, — ко мне никто не заходит. Тараканы и те от меня ушли. Крысы сбежали, как от чумного. А я был бы рад. Любой твари божьей был бы рад. И убийце… Только кому это нужно — поднимать руку на такую падаль? Наверно, уверены, что я сам по себе уже сдох.

— Но ведь я же к вам пришла, — тихо сказала Лиза.

Виктор Сергеевич поднял на нее угнетенный недоверчивый взгляд, словно этот очевидный факт нуждался в подтверждении. Лиза стояла перед ним, не собираясь превращаться в галлюцинацию; на белом шарфе пятно, которое она, по всей видимости, посадила только что в подъезде, снежинки остро, сверкающе тают в темно-русых волосах — вся отчетливая, свежая и безгранично живая.

— Ты-то пришла, — смирился он наконец с очевидностью. — Но ты не в счет. Мы с тобой как-никак родственные души… или нет, просто родственные… родствен-ни-ки… — Чтобы подтвердить родственные связи, он коротко и нелепо взмахнул рукой, в которой все еще оставалась зажата ручка красно-белого целлофанового пакета; ощутив его забытую скользящую тяжесть, вскрикнул, словно мать, едва не причинившая по неосторожности вреда младенцу.

— И души тоже родственные, — сделала Лиза заявку на будущее. — Вы скоро убедитесь. Дядя, не трясите так сумку, разобьете. Давайте я накрою на стол.

Войдя в комнату, Лиза протянула что-то наподобие «О, блин!» — вульгарно, но действенно, когда хочешь справиться с внезапно нахлынувшим недоумением. Прежде чем накрывать на стол, его надо было найти, а найти стол среди хаоса, составлявшего главную черту дизайна милютинской квартиры, было под силу разве что лучшей служебно-розыскной овчарке. Виктора Милютина от верной смерти спасало лишь то, что у комнаты в доме постройки сороковых годов были высокие потолки: иначе беспорядочное наслоение вещей накрыло бы его с головой. Потоп предметов — примерно так это выглядело. Из полуоткрытых дверец шкафа, несшего вахту вдоль одной стены, высовывались бесчисленные трусы, носки, рубашки, рукава курток, ушки подушек — все замызганное, старое и скрученное. На деревянных полках, украшавших другую стену, теснились спортивные кубки, горшки с растениями неопределимого рода и вида, павшими смертью храбрых в борьбе с вечной засухой, какие-то дряхлые сувениры союзных республик, коробки из-под сигарет (а быть может, и с сигаретами), отжившие свой век зажигалки, фигурные пепельницы; археологический слой пыли обволакивал эти бренные останки. Особенно сильное впечатление производили почти новенькие, не слишком запыленные телевизор и видеомагнитофон, торчащие, подобно снежным горным вершинам, среди холмов, образованных картонными коробками и нестираным постельным бельем. Осененная догадкой Лиза смела на пол один такой холм, подозрительно возвышавшийся возле кровати, и оказалась права: под ним обнаружился журнальный трехногий столик, некогда полированный, но и в теперешнем состоянии пригодный для того, чтобы ставить на него водку и закуску.

— Рюмки, я сейчас рюмки, — засуетился Виктор Сергеевич. Он извлек откуда-то со средней правой полки две хрустальные изысканные рюмочки, узорчатые не то согласно замыслу изготовителя, не то благодаря насохшим на их стенках слоям прошлых спиртных напитков, и отправился мыть их на кухню. Увидев глазами племянницы не самую худшую часть своей квартиры, допустить Лизу на кухню он постыдился бы. О состоянии канализации свидетельствовал всепроникающий запашок фекалий, уловив который Лиза обеспокоилась, не придется ли ей в случае физиологической нужды убегать из дома гостеприимного дяди и торопливо искать общественный туалет за десять копеек… или за пятьдесят рублей… сколько стоит посещение общественного туалета в Москве? Впрочем, эта мысль ненадолго задержалась в ее сознании. Ей было о чем беспокоиться помимо таких низменных тем. Сколько сил ей стоило отвертеться от телохранителя, убедить папу, что мир не перевернется от того, что она опробует новую машину, самостоятельно промчавшись по городу! Но это папа, а мама, пожалуй, что-то заподозрит. Ей не понравится, что Лиза поехала к дяде Вите. Спрашивается: почему? Сейчас узнаем. Плеск воды доносился в комнату уже целую минуту — наверное, отмыть рюмки оказалось нелегко.

В данный момент снедавшее Лизу беспокойство чуть-чуть утихло. Скорее даже, захламленная, изуродованная неряшливым бытом квартира парадоксальным образом успокаивала младшего отпрыска могущественной династии Плаховых. После знакомства с тем, какова была деятельность отца в Приволжске, Лизе трудно было вести прежнее беззаботное существование в роскошной квартире или загородном доме, где каждая подробность спрашивала: «На какие деньги меня приобрели?» В ожидании дяди Лиза то рассматривала окружавший ее кавардак, дивясь, каково должно быть внутреннее состояние человека, чтобы так отражаться на внешней среде, то останавливала взгляд на бутылке водки, в маслянистой прозрачности которой чудилось нечто от магического кристалла, способного открыть истину.

Новую истину… точнее, новую грань истины. Лиза не испугается. Она достаточно много узнала за последние дни, чтобы открыть: мир не таков, каким до тих пор представлялся.

Рюмки поставлены на покоробленную столешницу. После мытья обнаружилось, что их узор напоминает звезды, а может быть, лучистые цветы, расцветающие где-то на хрустальных морозных лугах. Свет и комнате не включали, и сходство со звездами увеличилось, едва по узору рюмок ударил закатный луч, который с какой-то стати решил устроить пасмурному дню триумфальные похороны.

— Ну что, родственная душа, дернем?

— Дернем! — Лиза отважно приняла предложение, но не протянула руки к рюмке.

Заметив это, Виктор Милютин скорбно и понимающе усмехнулся:

— Не бойся, Лиза. Ты упрекаешь меня за то, что я пью? Я правильно поступаю, что пью. Почему — сейчас узнаешь. Лучше и тебе сегодня напиться. Когда протрезвеешь, имеешь право себе сказать: дядя никаких ужасов не рассказывал, это мне в пьяном бреду прислышалось. А лучше, если все забудешь. Я тебе знаешь что покажу? Вот, держи. Это моя фотография. И не угадаешь, который из этих здоровяков твой дядька, правда? На первом месте, на пьедестале почета, — это я. Когда-то, Лиза, и мне довелось постоять на первом месте…

Ну и улыбка была у Витьки Милютина! Сияла, точно праздничная иллюминация. Парни с такими улыбками рождаются редко, а уж если родился, торный путь вперед и выше обеспечен. Конечно, Юра Гагарин — исключительный случай, но и пониже космоса, в нашей земной атмосфере, достойные цели есть. В приволжской школе Витю постоянно выдвигали в числе главных на смотры и пионерские праздники, хотя отличной учебой он не блистал. Больше упирал на общественную работу и спорт — занимался художественной гимнастикой. Правда, когда пришло время выбирать жизненный путь, на гимнастику все же не понадеялся: избрал нелегкую стезю охраны общественного порядка.

А рядом с ним росла его сестра, Татьяна. Не умевшая так неотразимо улыбаться, зато наделенная редким для женщины, да и для мужчины, упорством. «Витька светленький, Танька темненькая», — судачили родственники и знакомые, и замечание относилось не к цвету волос: брат и сестра уродились оба русые, в одну масть… Но темная природа Татьяниного упорства Виктора до поры до времени не заботила. О чем волноваться, если сестрино упорство обращалось исключительно ему на пользу? Опережая его в общественной работе, поощряемой партией и правительством, круто вспрыгнув вверх по служебной лестнице благодаря выгодному замужеству, во имя которого ей пришлось развалить предыдущий брак своего избранника Глеба, Татьяна всю пробивную силу, в сотню раз превышающую силу средневекового стенобитного орудия, обращала на пользу родным. Ну, конечно, в первую очередь себе, но и родным тоже. Не ее разве стараниями родители Милютины, сразу после того, как дочь сменила фамилию на «Плахова», прибавили к своему садово-огородному участку давно желанные сотки? Какие стимулы заставили владельца этих соток практически бесплатно с ними расстаться — песня особая… Не Татьяниными разве усилиями Витька, с его весьма средним аттестатом, обошел более достойных абитуриентов и стал студентом местной Академии права? Это счастье — иметь такую сестру!