– Джейн, – сказала Эдит, – когда ты в следующий раз будешь куда-то уходить, будь добра, скажи этой девчонке Элизе, чтобы она никогда не впускала в дом посторонних людей, не спросив у меня, хочу ли я их видеть. Сегодня днем она впустила сюда какого-то сумасшедшего. Тот принес целый саквояж контрабандных шелков, которые желал мне продать. Я не могла избавиться от него почти целых полчаса, и он до смерти перепугал меня. Нет, я больше не хочу об этом слышать. Забери чайный поднос.

Выйдя из дома на Брук-стрит, Руперт бесцельно пошел вдоль нее, затем вдоль Бонд-стрит, через Пикадилли, где в тумане его едва не сбил кэб, затем по Сент-Джеймс-стрит к Пэлл-Мэлл, потом вдоль нее, пока не дошел до Клуба армии и флота, в котором состоял. Здесь он прошел мимо портика, куда его бессознательно привели шаги, но затем, вспомнив, что он мертв, и ему лучше сюда не входить, торопливо развернулся и налетел на дородного генерала, под чьим началом когда-то служил и который как раз собрался подняться по ступенькам клуба.

Будучи человеком холерическим, генерал осыпал его проклятьями, после чего, судя по жалкому внешнему виду Руперта и его костылю, решил, что перед ним нечастный бездомный калека, и, устыдившись, со словами сочувствия сунул ему в руку шестипенсовик.

– Прошу вас, не надо извиняться, генерал, это все моя неловкость, – сказал Руперт и, посмотрев на шестипенсовик в своей руке, добавил. – С вашего позволения я передам его другому. – И, отдав монету голодного вида оборванцу, который остановился рядом с ними, поковылял дальше.

Генерал застыл в растерянности: голос показался ему знакомым, а вот имя его владельца он никак не мог вспомнить.

– Эй! – крикнул генерал вслед удаляющейся фигуре, но Руперт, поняв опасность, быстро зашагал к «Атенеуму» и вскоре исчез в тумане.

– Что за дьявольщина! – воскликнул генерал, поднимаясь по ступенькам. – Чей же это был голос? Вспомнил! Руперта Уллершоу! – и подбежав к будке швейцара, спросил: – Здесь был полковник Уллершоу?

– Нет, генерал, – ответил швейцар, – он больше не состоит в клубе, потому что мертв. Убит в Судане несколько месяцев назад.

– Ах, да, вспомнил! – отозвался генерал. – Он еще провалил порученную ему миссию. Хороший был человек, пока не связался с женщиной. Но провалиться мне на этом месте, я своими глазами только что видел его призрак, без ноги с бородой длиною в ярд! И это точно был его голос. Слышал его на площади в Абу-Клеа. Просто удивительно, да и только!

Еще долгие годы, когда речь заходила о призраках, эта его встреча с искалеченной тенью Руперта Уллершоу была излюбленной историей генерала, особенно, когда позднее всплыли некоторые факты.

Руперт миновал «Атенеум». С известными трудностями, – было скользко, – он поднялся на ступени за статуей герцога Йоркского, затем поспешил дальше мимо казарм Конной гвардии и Министерства иностранных дел, пока, наконец, не пришел к набережной, где, поскольку очень устал, сел отдохнуть на скамейку возле реки. Вскоре к нему подошел полицейский и потревожил его, спросив, что он тут делает. На что Руперт учтиво ответил, что, по его мнению, это общедоступное место. Услышав такой ответ, полицейский уставился на него точно так же, как только что генерал, и пошел дальше. Тем не менее, Руперт поднялся и заковылял дальше, пока не дошел до тенистого места между двумя фонарями, где сгущающийся туман дал ему уединение. Положив рядом с собой саквояж, он облокотился на парапет и стал слушать шепот текущей под ним реки.

Именно здесь, когда усталость от долгой ходьбы отступила, на него всем своим весом обрушилась тяжесть его плачевного положения. Его душа спустилась в ад; он узрел и понял ужасную правду. Калека, с черным пятном позора на имени, брошенный всем миром, омерзительный для Эдит, дочери Дэвена, вышедшей за него замуж лишь ради денег и положения… был ли во всем жестоком Лондоне более одинокий, лишенный всякой надежды изгой, чем он? А ведь всего десять месяцев назад его здесь всячески превозносили и чествовали! Год назад, как вспомнил он, накануне Нового года, он сделал предложение Эдит, и она приняла его. Вспомнил он и слова, сказанные ему тогда леди Дэвен и его матерью, смысл которых в полной мере дошел до него только сейчас, хотя тогда он пропустил их мимо ушей. Те женщины были правы: любовь ослепила его.

Что теперь оставалось ему, пообещавшему «и дальше быть мертвым»? Всплески воды внизу, казалось, нашептывали ответ. Они говорили ему то же самое, что когда-то гул пароходного винта и стук колес, и он прекрасно его понял. Все его надежды лежали похороненные глубоко под этой черной водой смерти, где также покоились его мать и многие боевые друзья и товарищи. Может, ему стоит присоединиться к ним? Эдит будет довольна, ведь в этом случае он и впрямь и дальше будет мертвым. Нет, это было бы проявлением малодушия. Да, но порой обстоятельства перевешивают честь и порядочность, и в данном случае, он вполне мог бы воспользоваться шансом – как Эдит. Если и есть худшее место в этом мире, в котором он, за одним единственным исключением, всегда поступал по совести, то это наверняка оно самое. Бездна, в полном смысле бездонная, и в ней он сейчас пребывал.

Это было бы легко. Можно продеть голову в широкие ручки этого чертова тяжеленного саквояжа, – чем не кирпич на шею отслужившего свою службу пса? Тем более что здесь ни души; он совершенно один в этом унылом, безлюдном месте. Да и кто станет здесь бродить, если есть приюты Армии спасения? Он же пойти туда не мог. Он вообще не мог никуда пойти. Его найдут или опознают. Илистое дно Темзы – лучшая постель для него, валящегося с ног от усталости.

Почти обезумев от стыда и горя, Руперт еще дальше перегнулся через парапет, готовя себя к отчаянному поступку. И вдруг в висевшем над водой плотном сером тумане он увидел нечто такое, что постепенно приобрело очертания женского лица, окруженного облаком пышных волос. Он четко его видел, в том числе и полные нежности и сострадания глаза, из которых текли слезы – видел так отчетливо, что тотчас узнал лицо Меа, как и в тот миг, когда после долгих недель слепоты оно впервые предстало перед его единственным прозревшим глазом. Как и тогда, воссиявшее над слепотой его тела светом новой жизни, сейчас оно воссияло над черной бездной его отчаяния – маяк надежды посреди кораблекрушения, знак неизменной любви, оно все так же сияло над кипящим морем презрения и ненависти.

Внезапно, когда тень миновала, Руперт вспомнил данное ей обещание, когда она предостерегла его, что все может оказаться не так, как он ожидал. Тогда он отнесся к этому несерьезно, поклявшись лишь затем, чтобы угодить ей, и с того дня почти не вспоминал об этой своей клятве. И вот теперь он знал: любовь и преданность наделили ее странным предвидением тех горестей, что свалились на его бедную голову, и тем самым, не предвиденным ни ею, ни им самим, образом открыли для него дверь к бегству из жуткого обиталища, куда его дух был загнан суровой судьбой. Меа с радостью примет его назад, своего друга, у которого во всем мире нет иных друзей. Ведь он поклялся ей, что если все обернется так, как оно обернулось, он вернется.