Алиса помолчала мгновение и будто бы оттаяла.

— Ну, Костичка! Или как мне тебя называть? Учитель? Доб Джибоб? Ну, Добик… Пожалуйста! Расскажи мне про всякие ваши фишки!

«Добик» прозвучало чересчур по-собачьи.

— Да ты хоть намекни, какие такие фишки, — вздохнул Костик.

Она снова присела на диван, на этот раз ближе к нему. Совсем близко.

— Хочешь подержать меня за руку? Я больше не буду вырываться.

Не дождавшись ответа, Алиса положила пальчики поверх его ладони и с наслаждением принялась наблюдать за очередным неловким смущением Костика. На её щёках вновь заиграли ямочки.

— Понимаешь, Добик, дело такое… Я хочу вот чего: чтобы быть для одного парня, который ещё пока не джибоб, вроде как проводником в мир джибобов. Ну, типа, я всё знаю и его всему научу.

Костик с удивлением взглянул на неё. Неужели такой красавице надо искать способ быть для парня интересной?

— Ты мне всё расскажи, — продолжала Алиса, — всё, чего нет в сети. Где сходки ваши, как проходит посвящение, какие ближайшие джибобские тусовки. Лады?

Её пальцы обжигали кожу, но то, о чём она просила, голову всё-таки отрезвляло. И зачем ей дешёвая популярность?

— Алиса, я уже говорил, джибобы видоизменились. Изначальные идеи движения переродились в другую философию, и философия эта мне не близка.

Алисины глаза зажглись холодным огнём.

— И что с того?

— Ты не сможешь… Тебе не должно быть пофиг. Всё пофиг. А им…

Она не дала ему договорить, снова отдёрнула руку и отодвинулась на краешек дивана.

— Да тебе-то какая разница! Моралист нашёлся! Не надо мне полоскать мозги!

— Тебе, возможно, не ко мне следует обращаться, а к активистам движения. Напиши Бёсу — такой, как ты, он не откажет.

— И чем прикажешь потом с ним расплачиваться?

— Почему обязательно расплачиваться, Алис?

— Ты что, дурак? А-аа, ты просто маленький! В игрушки играешь! У-тю-тю! Не знаешь, что парень может запросить за советы с такой, как я!

— Есть хорошее слово «нет».

Последняя фраза окончательно взбесила Алису. Она вскочила с дивана, её плечи дёрнулись, точно это был элемент какого-то народного танца. Из хорошенького рта начали вылетать слова — смрадные, как нечистое дыхание, лицо её исказилось. Упомянуты были и тугоумие Костика, и его брекеты, и небольшой рост, и желание выпендриться перед всеми на физкультуре. Завершилась её тирада «придурочным братом» и «отстойной хатой». Костик смотрел на неё и удивлялся: волшебная девочка Алиса впервые казалась ему некрасивой. Не уродиной, но всё же отталкивающе некрасивой.

Костик схватил её за плечи, сильно тряхнул. Она сразу замолкла.

— Я не стану помогать тебе. Хочешь джибобствовать — вперёд, но без моей помощи.

Алиса настороженно смотрела на Костика, словно ожидала удара. Он подошёл к окну, отдёрнул занавеску, взглянул на светофор: зелёный сигнал. «Спасибо».

Она поправила юбку, громко щёлкнула заколкой в волосах.

— Ладно, Добик, не сердись. Ну, покричала, что с того, — она ласково улыбнулась. — Погорячилась. Но я не со зла, правда-правда! Ты ведь не обиделся, нет?

— Ерунда. Забыли, — выдохнул Костик, морщась при слове «Добик».

— Буду с тобой предельно откровенна — мне ваше джибобство до фонаря.

— До фонаря? Так ты, Алиса, уже сама по себе сверхджибоб.

Она пропустила его реплику мимо ушей.

— Я хотела притвориться перед парнем.

— Я это понял.

— Понятливый джибобик. Умница, — она нежно опустила руку на его плечо. — Ты ведь не скажешь никому?

Костик наклонился, принялся собирать с пола рассыпавшиеся диски — скорее, для того, чтобы увернуться от её прикосновения.

— Можешь не переживать, никому не скажу. Слово дж… — он хотел было сказать «джибоба», но вдруг передумал, — Слово джентльмена.

* * *

На факультатив по истории Костик прибежал, опоздав на десять минут, чего никогда себе не позволял. Сергей Сергеич кивнул ему, улыбнулся.

— Можно, я посижу здесь, у окна? Вольнослушателем? — осторожно спросил Костик.

«Вольнослушателем» означало, что высказываться он не хочет.

— Конечно, — ответил Сергей Сергеич и поставил свой стул так, чтобы Костику было его видно. — Если захотите, в любой момент можете присоединиться к нашей дискуссии.

В тот день разбирали по косточкам «Дело врачей-отравителей». По основной школьной программе девятиклассникам ещё далеко было до сталинских времён, но факультатив на то и факультатив. Сергей Сергеич брал интересную ему самому тему, и тема эта оказывалась интересной всем. Здесь, в классе, сегодня сидели незнакомые Костику старшеклассники, некоторые его однокашники и даже два мальчика на год или два младше остальных. Никаких притеснений, пришёл — садись в кружок, слушай других, высказывай свое мнение.

Заговорили, зашумели. О «Деле врачей-убийц» он читал всё, что находил в книгах или в сети. Его прадед, дедов отец, замечательный в прошлом ленинградский хирург, был репрессирован одним из первых. Костик совсем недавно ездил с отцом в архив, просматривал документы, какие можно было, сканировал, оцифровывал чудом сохранившиеся фотографии и киноплёнки. Прадеда не обвинили напрямую в убийстве пациента, он проходил по делу «за пособничество и недоносительство». Тогда судили его коллегу, и многие из больницы выступали свидетелями. Прадед, которому в ту пору стукнуло всего двадцать семь, не мог не прийти на суд, в те времена отсидеться дома было невозможно. Но он вполне мог не защищать хорошего врача. Ведь мог, наверное, никто за язык-то не тянул. А дед взял слово, вышел к трибуне и объявил происходящее позором. Он не был джибобом.

Прадеда Костик не помнил, но его помнил Антоха, рассказы которого были ярки и торжественны. И, конечно, всегда помнил отец, для которого тот был кумиром; не забывал и гордился им дед, и профессию медика выбрал не случайно. Костик много раз спрашивал себя, как бы поступил он на месте прадеда? И сама собой в его голове складывалась яркая обвинительная речь. Так было всегда, пока не родился Доб Джибоб.

Девочка из выпускного класса несла какую-то чушь. Приплела зачем-то Ивана Грозного, Аттилу и ещё кого-то. Щеголяла знаниями, совсем не уместными при обсуждении этой темы. Сергей Сергеич молчал. Впрочем, он никогда не возражал ученикам, любое высказанное мнение было для него проявлением личности, чего он, собственно, и добивался. Костик тоже молчал, сидел насупившись в своём углу и лишь изредка ловил взгляд учителя. Девочка же упивалась собственным красноречием. Банальности типа «Сталин — тиран», «перегибы» и «трудное для всех время» Костик пропускал, стараясь понять её, девочкину, позицию. Позиция же была жёсткой: деспотия — деспотией, но, если мрут пациенты на операционном столе, значит, виноват врач, и режим здесь ни при чём.