Венька задумался, но только на минуту.

— Это — протокол допроса! — веско произнес он.

И только тогда Грехман понял, что он натворил. Он побледнел.

— Порвите все, это неправда.

Венька остолбенел. Порвать протокол допроса? Со списком вражеских шпионов? Да его потом самого на куски порвут!

— Вы в своем уме, Грехман? Как это порвать?

— В этом списке виновных нет, — умоляющим голосом сказал Грехман, — я их оговорил. Они же все в тюрьму пойдут! Безвинные!

Венька задумался. Если бы об этом списке не знал лейтенант, он бы еще подумал, а так… Да его самого завтра запытают до смерти! Как пособника, как шпиона! И где гарантия, что сейчас Грехман говорит правду? Может, назвал сгоряча своих сообщников, а потом одумался и решил их прикрыть! Нет уж! Есть признание, царица доказательств, значит, виновны! Так его учили, и это правильно!

— Нет, Грехман, ничего я рвать не буду, не имею права, — после паузы сказал Венька, хотя в душе все еще шевелился червячок сомнения, правда, с каждой секундой все слабее и слабее.

— Тогда судьба этих людей будет на вашей совести, гражданин сержант.

— Кто бы говорил о совести, Грехман? Разве я их оклеветал?

— Ну конечно, конечно… Особенно при виде вот этого… — Подследственный кивнул на палки, все еще стоявшие у сейфа. — Я все равно откажусь от своих показаний!

— А вашего согласия больше не потребуется. Вот оно! — Венька помахал в воздухе исписанными листочками.

Грехман опустил голову.

— Проклятый борщ… Проклятая жизнь… Проклятый я…

В небольшой кабинет зашел человек с еще теплившейся надеждой, а после допроса вышел полумертвый старик с трясущимися руками и полной безнадегой в душе.

* * *

Маруся после уроков примчалась домой. Пробегая по майдану, расположенному между двумя серыми зданиями, в которых находилась милиция, она заметила двух девочек, живших тоже на Кулишовке, Лену и Лиду. Девочки стояли, взявшись за руки, и смотрели на окна страшного серого дома. Маруся не придала этому значения: ну, стоят себе сестрички… У нее завтра важное событие — ее будут принимать в комсомол. Накануне вечером Маруся читала и перечитывала устав ВЛКСМ; она знала его почти наизусть и была уверена, что ответит на любые, даже самые каверзные, вопросы. Она четко помнила, почему комсомол не является партией (в Советском Союзе не может быть двух партий), каким орденом и за что награжден комсомол, какие вопросы рассматривались на десятом съезде в 1936 году и что говорил в своей речи генеральный секретарь ЦК ВЛКСМ Александр Косарев.[13]Все это Маруся знала так же хорошо, как таблицу умножения.

— Ма! — весело закричала она с порога. — Я дома! Мам, завтра бюро комсомола, меня будут принимать!

На звонкий крик сестры из комнаты выглянула Наденька.

— Привет, Надька! А меня завтра в комсомол принимать будут, ага!

— Подумаешь! Когда я вырасту, тоже поступлю! Так что не задавайся!

Маруся забежала в комнату, быстро сняла школьную форму, переоделась в домашнее и взялась за портфель.

— Ма!

— Чего тебе?

— Обед скоро будет?

— Сейчас картошка доварится и покушаем.

— Есть хочется, сил нет! Ленку с Лидкой Иваненко видела, чего-то возле милиции стояли, на майдане.

Мать побледнела и схватилась за сердце.

— Подходила?

— Да нет, просто мимо шла, смотрю — стоят. Поздоровалась и дальше пошла.

— Ты не подходи к ним, — сказала Наталья, — и ты, Надя, тоже.

— Почему? Они что, заразные?

— Да, они теперь заразные… Лучше не подходите. Господи, на все твоя воля…

— Так, спокойно, — сказал Денис неизвестно кому, — до прихода автобусов бездна времени.

— Что теперь будет? — потерянным голосом спросила мать.

— Да ничего не будет, — уверенно сказал Денис. — Ну вывезут на несколько дней, а потом вернут. Не война же! Город помоют, вот и все.

Он подошел к окну, из которого была видна часть улицы Спортивной, и тут же наткнулся взглядом на поливочную машину.

— Вон, видишь, уже моют. Ты вот что, ма, сложи в пакет документы, деньги и собери все, что есть в холодильнике.

Сам Денис попробовал дозвониться отцу, но ничего из этого не получилось. В его кабинете никто не брал трубку.

— Ма, а отец дома ночевал?

— Нет, — откликнулась из кухни мать, — он кого-то возил в Борисполь.

— В Борисполь? — удивился Денис.

Бориспольский аэропорт был в двухстах километрах от Припяти. Что там отец забыл ночью?

В это время в дверь позвонили. Пришла Оксана.

— Доброе утро, Дениска!

— Доброе…

— Денис, посоветоваться хочу. Отец на работе, дозвониться на станцию не можем, а что делать — не знаем.

— Проходи. — Денис гостеприимно распахнул дверь и сделал приглашающий жест. Оксана благодарно улыбнулась, но в ее глазах была видна растерянность.

— Знаешь…

— А где Настя? — перебил ее Денис. — Почему она не пришла?

— Погоди, Денис, не до этого. Слушай, я насчет эвакуации. У нас же бабуля, ты знаешь, ей под восемьдесят, ноги плохо ходят и с сердцем нелады… Уперлась: никуда не поеду, и все тут! И оставлять страшно, и с собой везти боимся. Она в автобусе и десяти минут не высидит, ей же лежать надо! Мы с мамой просто теряемся… Посоветуй, как поступить.

— Да, ситуация… Ну, идем к тебе.

Спустились на седьмой этаж. На звук открываемой двери в коридор выглянула Настя, улыбнулась и тихо поздоровалась. Сердце у Дениса екнуло. «Вот оно как бывает. Вижу всего второй раз, а словно всю жизнь знал!» — мелькнуло у него в голове.

Денис протянул девушке руку и неожиданно для себя взял ее теплую ладошку и поднес к своим губам.

— Здравствуй, Настя! — Притронувшись губами к сухой теплой коже, он почувствовал, как ладошка дрогнула в его руке.

— Ой-ой-ой! — засмеялась Оксана. — Мне так за всю жизнь руки ни разу не поцеловал, а Насте так сразу…

Подруга промолчала, но и руки не отняла. Денис слегка, незаметно для постороннего взгляда, сжал тонкие пальцы, словно поблагодарил за то, что девушка разрешила поцеловать руку, и спросил: