Архитектура к этому времени превратилась в инструмент культурной политики.[184] Символами ее нового статуса стали статуи Людовика XIII на Королевской площади и Генриха IV на площади Дофине, увековечивающие память об обновлении города, имевшем место при обоих монархах. Сам Ришелье черпал финансы для строительства из созданных им самим общественных фондов, но также расходовал государственные средства на личное имущество, и невозможно четко определить, где кончалось меценатство Ришелье и начинались расходы государства или короля. И все-таки ранние архитектурные проекты Ришелье были предприняты по его собственной инициативе. Он был целиком захвачен своей «причудой» — приобретением Лимура в 1623 г., накануне своего второго вхождения в Королевский совет, еще до того, как завоевал доверие Людовика XIII.

Ришелье также добился перестройки здания Сорбонны по проекту Лемерсье, который был представлен на суд ее членов 20 июня 1626 г. Не обошлось без протестов, но Ришелье предпринял недюжинные усилия, для того чтобы убедить членов в том, что их распорядок жизни и ежедневные удобства не будут нарушены. 30 июля 1626 г. от имени кардинала был подписан контракт, в котором подрядчик Жан Отисье подробно описывал будущее здание. Предполагалось, что оно будет стоить два миллиона ливров, и членов Сорбонны охватил внезапный энтузиазм по поводу этого строительства, когда 8 августа 1628 г. рядом, на противоположной стороне улицы Сен-Жак, был заложен фундамент иезуитского коллежа.

Ришелье был стеснен в средствах в связи с осадой Ла-Рошели и необходимостью предоставлять ссуды королю. Те деньги, которые Ришелье удавалось раздобыть на этот проект, нужно было в первую очередь тратить на приобретение зданий, предназначенных к сносу и не учтенных в расчетах строителей. Вследствие этого строительство Сорбонны продвигалось медленно. Надзор за работами осуществлял справедливый и суровый Сюбле де Нуайе, интендант армии с 1636 г., автор военной и денежной реформ и великолепный администратор, который также взял на себя ответственность за общественные здания.

Первый камень в фундамент новой церкви, также построенной по проекту Лемерсье на территории, прилегающей к зданию Сорбонны, был заложен 15 мая 1635 г. В ней впоследствии будет находиться гробница Ришелье. В 1639 г. строительство церкви «сильно продвинулось», но вся территория, необходимая для ее возведения, была полностью готова только к марту 1642 г. 22 сентября 1642 г., за десять недель до своей смерти, Ришелье в письме к Сюбле выражал благодарность за расчистку развалин зданий, портивших вид из церкви, и освобождение места для площади. Его завещание предписывало предоставлять приоритет финансированию Сорбонны из тех двух третей его доходов, которыми должна была распоряжаться его племянница и наследница, герцогиня д’Эгийон, которая, как предполагалось, расплатится с его долгами и завершит начатые им проекты. Через шесть дней после смерти Ришелье, 10 сентября, его сердце и внутренние органы были перенесены в еще недостроенную церковь, а 13 сентября перед захоронением в гробнице там было выставлено его тело.[185]

К 1634 году, в котором Ришелье исполнилось сорок девять лет, у него начало медленно вырисовываться четкое представление о том, какими средствами можно осуществить его заветную мечту — сделать Францию единой и могущественной. До кризиса 1630 г. он лишь инстинктивно, на ощупь шел к формулировке своих целей. Стратегия, которая, как он надеялся, позволит ему реализовать свои замыслы, становилась все более отчетливой на фоне оптимистического стремления к культивированию всего героического, которое образованная Франция испытывала в первые тридцать лет семнадцатого столетия. Поиски героического идеала, свойственные творчеству романистов Камю и Гомбервиля, драматургов Пьера Корнеля и Скюдери, поэтов Малерба и Шаплена, художников Пуссена и Клода, шли одновременно с возрождением во Франции пасторальных традиций, развивавшихся поэтами и художниками Ренессанса, но забытых во время французских религиозных войн. Главная роль пасторальных традиций в художественном творчестве Франции начала XVII в. заключалась в нравственном облагораживании человеческого, в том числе и сексуального, поведения, которое, будучи само по себе естественным, изображалось в природных декорациях и приобретало некую идеализированную наивность, столь чуждую позднесредневековой христианской традиции.

В то время как в остальной Европе, в особенности Италии, Испании, Англии и, возможно, католических регионах Империи, в условиях изменения культурных ценностей, которое мы называем Ренессансом, продолжался поиск путей улучшения человеческого морального потенциала, разрушительные гражданские войны побуждали французскую культуру к исследованию личного и общественного поведения в его оборонительной позиции, к неостоицизму и релятивизму. Хотя некоторая часть поэзии по своим внешним признакам оставалась буколической, в период этих войн во Франции появилось крайне мало истинно пасторальных произведений искусства. С окончанием войн поиск французским искусством героических моральных ценностей сразу же активизировался, выразившись в движении, которое было особенно заметно благодаря своему контрасту с преобладающим культурным настроем предшествующего периода. В течение первых трех или четырех десятилетий XVII в. казалось, что Франция, воспрянув от уныния и лихорадочно борясь с угрозами своей политической целостности, пытается нагнать Италию, Испанию и Англию.

От поклонения героическому Франция откажется в 1640-е гг., но поиски идеала и чистоты в «естественном» продлятся гораздо дольше, поскольку в конце семнадцатого столетия в «Споре о преимуществе древних или новых писателей» (querelle des anciens et modernes) приверженцы «современности» (modernes) одержат победу над защитниками «древности» (anciens), восторгавшимися гомеровыми и вергилиевыми образцами страстей и стихосложения, оставив восемнадцатому веку творить веселую безмятежность рококо и идиллические фантазии Фрагонара и Буше при квазифилософской поддержке Жана Жака Руссо.

Возникшая после первых успехов в Риме и Париже юношеская склонность Ришелье заискивать перед сильными мира сего сменилась сначала умеренным подобострастием, а затем — твердой уверенностью в себе наделенного пастырскими обязанностями епископа-антигугенота, по-прежнему честолюбивого, неизменно утонченного, но гораздо менее льстивого. Увлеченность религиозной апологетикой, отмечающая этот период, постепенно проходила, хотя Ришелье еще предстояло закончить во время своего последнего путешествия в 1642 г. — году его смерти — написание важной для него теологической работы — «Трактата о совершенствовании христианства» («Traitté de la perfection du chrestien»). Идея обозначить границы различных стадий на пути к христианскому совершенству никогда не теряла для него своего значения. К 1615 г. юношеское благочестие, заключавшееся в том числе и в обещаниях Богу совершать хорошие поступки в обмен на Божественную помощь, прошла,[186] но Ришелье еще только предстояло освободиться от потребности поклоняться какому-нибудь де Ла Рошпозе или Берюлю.