Хроника городских новостей, статья о директрисе детского садика, на досуге предававшейся развлечениям в садомазохистском духе, и интервью с почетным членом Вселенской академии счастья Долоховым-Кушнеревичем дали воспаленному разуму требуемую разрядку. Особенно помог Долохов-Кушнеревич, утверждавший, что давно пора переходить с такого дорогого топлива, как нефть, на обычную морскую воду, запасы которой поистине неиссякаемы. Оказывается, в морской воде растворена энергия Мирового океана, которая при правильном использовании не только машины — горы двигать может. Всем хороша энергия — и ценой, и безвредностью, и удобством добычи, только мировым нефтяным воротилам она не по душе, ибо грозит лишить их баснословных доходов. Поэтому-то они и замалчивают гениальное открытие Долохова-Кушнеревича, сделанное им еще во время срочной службы на подводной лодке. Данилов подумал о том, что таких типов, как почетный член Вселенской академии счастья (небось сам ее и учредил), призывать не стоило, а уж на подводную лодку, где зачастую и у здоровых крыша едет, подавно.

Отдельно порадовал подзаголовок интервью: «Все кончено! Урфин Джюс истратил волшебное вещество, дававшее ему власть над вещами и людьми, и отныне в его распоряжении лишь та сила, которую он успел создать…»[68]Только где-то на середине Данилов догадался о том, что цитата с Урфином Джюсом как бы намекала на то, что запасам нефти скоро придет конец. Мудрено, особенно для «Столичного пустословца».

Ставшая ненужной газета была предложена соседу, который несколько раз стеснительно в нее заглядывал, с благодарностью принята, а сам Данилов прикрыл глаза и немного подремал.

Две девчушки, сидевшие по левую руку от него, говорили об искусстве.

— Вчера в новостях культуры показывали мужика, который рисует картины шприцем.

— Это как?

— Наполняет краской и выдавливает ее через иглу на холст.

— Наркоман?

— Почему? Художник. Что, раз шприц, так наркоман?

Дом встретил Данилова песней.

«Я себя сегодня не узнаю,

То ли сон дурной, то ли свет не бел,

Отдавай мне душу, мой гость, мою,

А не хочешь если, — бери себе.

Отдавай мне душу, мой гость, мою,

А не хочешь если, — бери себе…»

Елена с Марией Владимировной отправились в поликлинику, а Никита, оставшись в одиночестве, использовал возможность расслабиться на полную катушку — врубил музыкальный центр и ел не на кухне, а в своей комнате, причем не обед, приготовленный матерью, а картофельные чипсы.

— Кто поет? — поинтересовался Данилов.

— «Мельница». Классно, да?

Женский голос был выразительно-таинственным, но петь незнакомая певица явно умела.

«Звон стоит в ушах и трудней дышать,

И прядется не шерсть — только мягкий шелк,

И зачем мне, право, моя душа,

Если ей у тебя, мой гость, хорошо.

И зачем мне, право, моя душа,

Если ей у тебя, мой гость, хорошо».[69]

— С моей точки зрения — нормально, — одобрил Данилов, — а с твоей должно быть мрачновато и скучно. Или ты перестал быть фанатом драйва? Изменил любимому «Уан Дирекшн»?[70]

— Драйв для дела, — снисходительно улыбнулся Никита. — А это — для души!

— Высеки в камне! — посоветовал Данилов. — За всю жизнь ты не сказал ничего более умного.

— Некоторые думают иначе, — пробурчал Никита, явно напрашиваясь на расспросы.

Выпытывать Данилов не стал, потому что дико хотелось есть, а вопрос мог повлечь за собой длинный разговор. Никита не выдержал и пришел следом за ним на кухню. Тот как раз разбил в нагревшуюся сковородку последнее яйцо и начал мыть руки.

— У меня вопрос! — объявил Никита. — «Преступление и наказание» — детектив?

— Нет, — Данилов закрыл кран и взялся за полотенце. — Это философский роман о необходимости развития и совершенствования духовного мира, о проблеме выбора и так далее. А разве вы уже начали его проходить?

— Нет, но я пробовал его читать…

— Понравилось? — Данилов вооружился пластиковой лопаточкой и начал осторожно орудовать ею в сковороде, добиваясь равномерного прожаривания при условии сохранения целыми всех четырех «глаз».

— Жуткая нудятина! — честно признался Никита.

— Вроде того, — согласился Данилов, никогда не бывший фанатом Достоевского.

Ему больше нравился Чехов.

— Но это же все-таки детектив! — повторил Никита.

— Если ты хочешь, то пусть будет так, — спорить Данилову не хотелось.

— Это не я так хочу…

— Расскажи толком, в чем дело! — потребовал Данилов, перемещая шкворчащую сковородку с плиты на стол.

Не совсем на стол, конечно (за такое обращение с кухонной мебелью Елена бы его убила, как только увидела), а на подставку — чистую разделочную доску, предназначенную для хлеба, овощей, сыров и колбас. На грязной, которая висела на своем гвозде вымытой, полагалось разделывать сырое мясо и рыбу.

— Могу поделиться яичницей, — предложил Данилов.

Никита, обтрескавшийся чипсов, от яичницы отказался. Сел напротив и рассказал, что сегодня на уроке литературы учительница начала ругать детективы, называя их «худшим, что только есть в литературе». Ученики активно включились в дискуссию.

— Подпрятов спросил, что значит — «эротические романы лучше детективов». Романовна окрысилась и сказала, что эротические романы не литература, а бред, который одни дегенераты пишут для других. Удальцова спросила, что такое дегенерат, Романовна посоветовала ей посмотреть в зеркало…

«Какая, однако, училка», — подумал Данилов, уминая глазунью.

— А я спросил насчет «Преступления и наказания», тоже детектив, но считается классикой и входит в школьную программу. Там же есть преступление, жертва, убийца и следователь. У него еще имя смешное — Прокопий…

— Порфирий, — машинально поправил Данилов. — Порфирий Петрович, пристав следственных дел при какой-то там полицейской части…

Когда осеняет — про еду сразу забываешь.

— Хороший мальчик, — похвалил Данилов, выбираясь из-за стола. — Я куплю тебе большую вкусную шоколадку.

Никита ошарашенно посмотрел на Данилова, а потом заглянул в сковороду — нет ли там, кроме яиц, каких-нибудь маленьких грибочков или еще чего-то в том же роде? Про грибочки, курительные смеси, насвай, таблетки и прочие дурные забавы с его классом на прошлой неделе беседовала школьный психолог.