Лишь старший из четверых, благородный седобородый господин в черной бархатной шапке, поднял бровь и громко заметил:

— Мы ведь протестанты, мы терпимы!

И они тоже рассмеялись.

— Я выскажусь об этом, — заявил брат Лютгер после того, как почтовый фургон пришел в движение, — когда дорога приведет нас в Альтмюльталь, где, насколько мне известно, живет большинство моих братьев по вере. Ведь в протестантском Регенсбурге нам тогда вообще не дадут слова.

Бойкие слова бенедиктинца понравились купцам, так что этим поздним утром в фургоне царило веселое настроение. Сначала почтовая карета Таксисов прыгала по грубой мостовой, затем пересекла реку Пегниц у госпиталя Святого Духа с окнами в три ряда друг над другом, проехала мимо Сент-Лоренца, где появился новый город с постоянными улицами, ведущими с запада на восток, и вскоре свернула на юг.

Монахиня и монахи заняли места на передней скамье, сразу за кучером. Леберехт сидел в середине, между Лютгером и Мартой. Повозка, над которой был натянут брезент для защиты от дождя и солнца, оказалась довольно тесной, слишком тесной для троих монахов в их сутанах. Это дало Леберехту возможность незаметно прижаться к Марте. Он чувствовал движения ее ноги, и каждый поворот дороги вызывал в нем приятную дрожь.

Когда же фургон достиг границы города, небеса раскрылись. Дорога по песчаной почве вела прямо через бесконечные сосновые леса, и кучер пустил лошадей рысью, что могло вызывать испуг. На заднем сиденье между тем уже пошла по кругу бутылка, содержимое которой годилось для того, чтобы прогнать страх и побудить старшего к вопросу:

— Эй, а вы случаем не торговцы индульгенциями, что разъезжают туда-сюда между Римом и немецкими землями, выманивая у бедняков деньги обещаниями вечного рая на благо прожорливой Римской церкви?

Леберехт испуганно взглянул на Лютгера. Тот был в ярости, но явно не осмеливался поставить купца на место, поскольку они все еще находились на территории протестантов. Леберехт подумал, что слова старика могли бы исходить и от него самого, но от других он еще никогда не слышал столь резкой критики. Только сейчас ему стало ясно, что значит быть протестантом.

Что касается старика, то он, похоже, сел на своего любимого конька и, не дождавшись ответа, крикнул:

— А не принадлежите ли вы к ордену нечестивого Иоганна Тетцеля, проповеди которого наш доктор Лютер сделал поводом для своих тезисов?

Обстановка постепенно накалилась, настроение испортилось, и Лютгер, обернувшись, возразил купцу:

— Тетцель был доминиканцем, и он столь же чужд ордену бенедиктинцев, как и вам, протестантам. Кстати, церковный собор запретил торговлю индульгенциями, как она проповедовалась Тетцелем.

Тут все четверо дружно расхохотались. Старший едва мог успокоиться, он все еще мотал головой и восклицал:

— Ну да, ну да, Рим-то далече! Но вы же не станете отрицать, что собор Святого Петра в Риме строится на гроши верующих? Даже сейчас! В немецких землях пока хватает своих маленьких тетцелей!

Открытая стычка между этими двумя дала Леберехту возможность на мгновение прижаться к Марте, почувствовать ее мягкую грудь и предаться сладостным мыслям. Марта не выказывала ни малейшего волнения; она смотрела прямо перед собой, на спины лошадей. Надолго ли хватит у них сил вести эту игру в прятки?

Шум и тряска почтовой кареты заметно изматывали путешественников, и вскоре ссора с купцами-протестантами стихла. Леберехт, как и все остальные, клевал носом; он так и не отважился взглянуть Марте в лицо, хотя с удовольствием сделал бы это. Улыбка, тайное пожатие руки значили бы для него сейчас очень много.

Некоторое время дорога шла вдоль Альтмюля, ленивой речушки, которая вилась блестящей змейкой через луговые долины. Пастбища чередовались с редкими лесами, пока спустя много часов не начался каменистый подъем, с которого впервые можно было увидеть южные земли, показавшиеся в бесконечной дали.

Лютгер, следивший за маршрутом по карте математика Филиппа Аппиана, обрамленной гербами самых значительных баварских городов, спорил с кучером о названиях деревень, которые они проезжали или видели вдалеке. Названия, которые сообщал кучер, никоим образом не совпадали с теми, что были указаны на карте ученого из Ингольштадта, поэтому брат Лютгер, образец точности в том, что касалось печатного слова, начал серьезно сомневаться, что они смогут достичь своей цели, Регенсбурга, еще в тот же день. Кучер, пытаясь успокоить пассажира, заявил, что ему не впервой ехать этим маршрутом и что, не зная большинства названий, он каждый раз ставит своих лошадей в стойла почты Таксисов.

Через Лабер и Наб, две речушки, которые ни в коей мере не заслуживали этого названия тем засушливым летом, шли два брода, и, прежде чем путешественники успели глазом моргнуть, на горизонте, в южной стороне, возникли башни регенсбургской знати. Их было около пятидесяти, многие — высотой в десять этажей, едва ли ниже шпилей собора, строительные работы на котором начались сорок лет назад. По каменному мосту, чуду архитектуры, они к вечеру добрались до города.

Регенсбург присоединился к Реформации, но здесь, как и в протестантском Нюрнберге, монастыри продолжали существовать. В восточной части города располагался миноритский монастырь, на западе — основанный ирландскими монахами монастырь Святого Якоба и доминиканский монастырь, а на юге — императорский монастырь Обермюнстер и бенедиктинский монастырь Святого Эммерама. Его-то и выбрал брат Лютгер для ночевки, попросив кучера высадить сестру Марту у монастыря бенедиктинок Нидермюнстера, который находился в двух шагах от собора.

Была ли тому причиной утомительная поездка в почтовом фургоне или злость на попутчиков-купцов, но Леберехт заметил, что Лютгер и Марта за целый день не обменялись ни словом. Когда они с Лютгером, забросив поклажу на спину, шли к воротам монастыря, который по сравнению с мощным имперским аббатством производил весьма скромное впечатление, Леберехт нерешительно, только для того, чтобы перевести внимание на Марту, спросил:

— Ну разве не храбрая эта монахиня? Путешествует в одиночестве из Нюрнберга в Ассизи!

— Кларисса-то? Хмм…

— Вам она не особенно по нраву?

— Ни в Ветхом, ни в Новом Завете нет ни слова о том, что путешествующий бенедиктинец должен испытывать расположение к попутчице-монахине.

Леберехт рассмеялся, а Лютгер показал брату привратнику testimonium[60]из своего аббатства. Дормиторий для проезжих монахов был обустроен здесь побогаче, чем спальный зал бенедиктинцев Михельсберга. В семи нишах длинного помещения на первом этаже, попасть в которое можно было лишь из крытой галереи, стояли семь деревянных кроватей под крышей из балок. У перегородок, отделявших ниши друг от друга, пристроились сундучки, украшенные маленькими деревянными зубцами. Окна на противоположной стороне выходили в сад. Пахло деревом и свежей известью.