в карманы, а они все равно дрожали. И ноги тоже. И голова кружилась, чувство такое, что я вот-вот рассыплюсь, как те статуи из песка, которые мы в детстве делали.

Я пнула дверь, вымещая раздражение.

Ну же, Уна, соберись. Голова? Подумаешь, голова… она чистенькая, аккуратная даже. Волосы и те уложили. Билли наверняка взбесился бы, он и расческу-то полагал излишеством.

– Привет, – Томас открыл дверь сразу, и я отвернулась, потому что неприлично открывать дверь, если ты в нижнем белье.

Даже если это белье хорошо на тебе сидит. На Томасе оно сидело отменно.

– Извини, я…

Душ принимал? В этой дыре душ имеется? Похоже, да. Волосы вон влажные и торчат иголками. И на коже россыпь капель. Кожа, к слову, бледная. На шее темная, а вот плечи белые, и меня мутит, потому что граница между этой белой рыхловатой кожей и темной проходит чуть ниже шеи.

Будто кто-то наметил линию разреза.

– Что-то случилось? – Томас поспешно натянул рубашку.

– Случилось, – мой голос звучал тихо и как-то безнадежно. – Мне голову прислали… в подарок.

– Голову? – он нахмурился.

Дико звучит.

– Билли… мой бывший… скотина та еще. Я думала, он просто уехал. Надоело наше захолустье, да и у нас… – я прикусила губу. – Он и деньги прибрал…

Или не он? Кто-то другой, кто решил помочь мне в делах сердечных?

– А сегодня я домой вернулась, а там стол накрыли… скатерть. И серебро. Свечи. Голова опять же. На блюде.

Я все-таки присела и уставилась на Томаса, который смотрел на меня… внимательно так смотрел.

– Я его не убивала! То есть желание было…

А ведь где-то в глубине души я знала, что он не просто так исчез. Но если бы вернулся, это бы закончилось плохо. Для него. Для меня. Для нас обоих. А вот теперь его вернули, и меня слегка мутит, но вместе с этим я готова плакать от радости.

– Уна… – Томас застегнул рукава рубашки. И галстук нацепил. Кто в нашей глуши галстуки носит? И вообще, на кой ляд ему этот пиджак? У меня там пустыня рядом.

Пески.

– Я должен буду вызвать шерифа.

– Зови, – согласилась я.

Маккорнак был на месте. И на меня глянул так, что стало ясно: другого он и не ждал.

– Вернулся, значит? – сказал он, выслушав Томаса.

– Частично, – улыбка у меня вышла кривоватой и, кажется, несколько нервной. – Но я тут ни при чем. Честно!

Мне не поверили. И правильно. Я бы сама себе не поверила.

– Уезжала бы ты куда, – сказал шериф. А Томас покачал головой. И я поняла, что уже не позволят.

Поздно.

…Дом старика Дерри всегда стоял на отшибе. Поговаривали, что некогда здесь была хижина старого шамана-айоха, который после смерти вернулся в мир живых, чтобы этим живым мотать нервы. В последнее Томас охотно верил.

Когда-то давно он с приятелями подбирался к этому низкому, вросшему, казалось, по самую крышу в землю, дому. Он забирался на эту крышу. И на спор даже в трубу сунулся.

Заглянул в окна.

А призрака так и не увидел. И сокровищ, про которые шептались уже взрослые, что, дескать, старикан неплохо устроился, драконы его любят, стало быть, и продает он немало. А тратить ничего не тратит. Сквалыжная натура.

И значит, где-то в доме лежат деньги. Или золото. Или драконьи зубы. Или еще что-то, столь же ценное.

Тогда они с Бертом почти решились забраться в дом, хотя, конечно, сердце обрывалось от ужаса от одной мысли о подобном.

И почти забрались.

Тем вечером Дерри только свистнул, как-то так, что прямо уши заложило, а после громко пригрозил отловить всех и выдрать. Почему-то в угрозу сразу поверилось.

Дом изменился.

Он больше не казался ни огромным, ни зловещим. Разве что тесноватым и старым. Крыша покосилась, сползла еще больше, скрывая в тени своей узкие бойницы окон. Стены стали темнее, а старую террасу почти занесло песком.

– Почему ты не переедешь? – поинтересовался Томас.

И Уна пожала плечами:

– Куда?

– К матери.

– Они друг друга на третий день придушат, – ответил Маккорнак. Он близоруко щурился и винтовку сжимал обеими руками. И казалось, что вот сейчас шериф пальнет, распугивая ночную живность и предупреждая того, кто прячется в пустыне.

– Здесь в целом неплохо. – Уна шла первой.

Шла спокойно, да и выглядела почти умиротворенной. И дверь открыла. Посторонилась, пропуская Томаса.

– Тихо. И никто не мешает. Крышу вот только чинить надо. И вообще…

Внутри пахло сухими цветами, соломой и деревом. Табаком и виски. Это был насквозь мужской дом, который отказывался принимать женщину. И редкие вещи Уны казались чужими. Временными.

Вот расческа на подоконнике. И вазон с засохшей геранью. Или это не герань? Книга, между страниц которой застрял хрупкий стебель, больше похожий на нить.

Зеркало, перечеркнутое трещиной. Стол в гостиной.

– Твою ж… – шериф умел выражаться. А Томас согласился, что именно «твою ж» и далее по списку. Уна не обманула.

Нет, он не думал, что Уна станет лгать или шутить, но оставалась крохотная надежда, что она как-то неправильно поняла. Или Томас ее не понял.

Но нет. Голова была.

– Я тут, в уголочке, посижу, ладно? – Уна подвинула стул к стене раньше, чем Томас успел предупредить. – Что? Да поставлю я его, как было, ноги не держат. Весь день по горам. Устала как собака.

Она говорила ровно и старательно не смотрела на стол. И на Томаса тоже. После вовсе прислонилась к стене и закрыла глаза.

– У кого есть ключи? – Томас раскрыл саквояж и вытащил камеру. Хорошо, что запас пленки прихватил. А вот на проявку надо будет в Тампеску отправлять.

– У кого их только нет…

– Уна!

– Что? Я серьезно. У матушки есть. У Ника еще, но он никогда не заглядывает. Он считает неприличным заходить в чужой дом в отсутствие хозяев. Я ему дала на всякий случай, чтобы, если свои потеряю, не ломать. Только тут замки такие, булавкой открываются. Кстати, у Билли тоже имелись. Он сам взял и сделал… и у Вихо были… были, да…

Она повторила это еще раз, будто убеждая себя, что это важно.

– А Дерри точно давал Оллгриму… и у других, быть может… я не меняла замки.

– Почему?

Снимки выйдут мутноватыми, даже если свет включить. Здешние лампы нагреваются медленно и гудят, трещат, грозя погаснуть.

Шериф держится в стороне.

Хорошо бы дом закрыть до завтрашнего дня. Утром кто-то да прибудет, а там уж пусть сами…

– А зачем? Здесь нет ничего ценного.

– Совсем ничего?

Уна прикусила губу:

– Драконья чешуя. Скорлупа. Так, по мелочи. Иногда