У них ногти как у курильщиков – желтые, хрупкие, ребристые. Уж ногти-то я хорошо рассмотрела. А пальцы длинные как у пианистов. Или мойщиков пробирок.

Тот, кому меня продали, оказался эльфом, очень старым, насквозь пропитанным временем. Глаза у него были желто-голубого цвета, кожа пергаментная, столь тонкая, что её, казалось, можно проткнуть пальцем, а волосы белоснежные. Впрочем, я знала в свое время немало кокетливых старушек, и по этой снежной белизне с легким оттенком перламутра поняла, что дедок подкрашивает волосы синькой.

Одет этот мафусаил был в белое длинное одеяние (кто бы сомневался!), на груди – медалька с шестиконечной звездой Давида – как есть евреи! Тоже мне, нацепил цацку, фашист проклятый! Татуировка над бровями была черная с красным и выглядела издалека зловеще – словно ожог с запекшейся кровью. Впрочем, тут я уже придираюсь, потому что этот фашист мне ни разу не нравится.

И вот ведь сволочь – снаружи-то он белый и пушистый! Глаза не красные, рогов не наблюдается, кожа белая! А внутри – мама дорогая – тьма так и клубится!

– Дражайшая моя Галла, – склонил голову эльф (голос был скрипучий, хриплый). – Наконец-то мы с Вами встретились!

И тут я поняла, что всё. У меня нервный срыв. Меня затрясло, а рот сам собой открылся и понес полную ахинею.

– Але, дедуля, – развязно произнесла я, без спросу придвинув к себе красивый стул с подлокотниками и усевшись в него, закинув ногу на ногу. – Ты никак попутал чего? Или в маразм впал? Как его там, болезнь Альцгеймера? На честных эльфов среди бела дня орков натравливать – это не по-нашему, не по-честному!

– Никакой болезни Геймера у меня нет, – пожал плечами дед. – Впрочем, я лишь искренне на это надеюсь. Все, что у меня есть – это старость…

– Ба! Дак ты смерти боишься? – вскричала я удивленно. – Ну что, правильно боишься! Загробная жизнь тебе не понравится, да-да!

– Однако ты умная девочка, – внимательно посмотрел на меня фашист. – С первого взгляда все поняла…

– Ты мне зубы не заговаривай, – фыркнула я. – Зачем звал в гости? Убивать сразу не собираешься, я вижу, но и хорошего от тебя не дождешься. Пытать будешь? Лавры Геббельса покоя не дают? Или под Сталина косишь? Мечтаешь стать главой полицейского государства? Людишек в трудовые лагеря, арийцев, в смысле, эльфов – на свободные земли, а орков – в полицию? Хотя… эльфов ты тоже, я думаю, не любишь. Я с тобой в этом, кстати, солидарна… Тогда в чем суть бессмертия? Ты же в бессмертные метишь? Продал душу, так сказать?

Фашист задумчиво на меня смотрел, ковыряя под ногтями блестящим ножичком.

– Ты слишком умная девочка, дорогая, – наконец, сказал он. – Или ты у нас пророчица? Не многовато ли для одной личности? Пророчица, Водящая души, ходячий аккумулятор Божественной энергии, возлюбленная Князя Времени… Жалко такую девушку убивать.

– А ты не убивай, – посоветовала я.

– Интересные дела на земле творятся, – задумчиво прошелся по комнате фашист. – Откуда ты такая чудная взялась? Почему ты не боишься, не ужасаешься?

– А чего мне боятся? – удивилась я. – Что ты мне можешь сделать? Убить? Ну и ладно. Мне тут, на этом свете, ловить нечего. Единственный человек, который мог сделать меня счастливой – мертв. Душу мою ты не получишь. Тело? Пытки? Ну да, страшно… Но моя родина – страна, пережившая татаро-монгольское иго, Ивана Грозного, две мировые войны, голодомор, Сталина и 90-е годы, так что я в принципе не сильно удивлюсь. Нас, как бы тебе сказать, к этому с детства готовят… Особенно в детских домах. Знаешь, холодная манная каша с комками по утрам, черный хлеб с легким налетом благородной плесени, ледяные обливания, рваные байковые одеяла и сквозящие окна в минус тридцать, уроки чистописания… А пионерский лагерь? Шитье курочек? Молоко с пенкой? Подъем по трубе в шесть утра? Всеобщая дискотека? Пионербол, о ужас!

С моим маленьким ростом пионербол был изощренным издевательством над ребенком. Я не могла докинуть мяч даже до сетки, за что регулярно получала как минимум подзатыльники, а то и порцию ругательств, обзывательств и изобретательную детскую месть в виде зубной пасты на лице, пятен гуаши в постели, лягушек в шорты… Пионербол навеки травмировал мою нежную психику. В общем-то, на этой печальной ноте и закончились мои поездки в лагеря – одной сменой в Орленке, мечте советских детей. Я же по приезду устроила опекунам такую истерику, что даже их железная психика не выдержала.

И это еще не считая того, что на второй неделе смены я ушла в лес и преспокойно жила там одна неделю, питаясь ягодами и запасами сухарей из черного хлеба, предусмотрительно украденного с кухни. Меня искали тогда с собаками, но что мне собаки? Словом, в дальнейшем я проводила лето дома в гордом одиночестве, хотя иногда и жалела о чудесной неделе жизни в лесу, ночных купаниях и дивном единении с природой.

Что-то я отвлеклась…

Фашист смотрел на меня странно, растерянно.

– Что? – спросила я его.

Он задумчиво покачал головой.

– Вы удивляете меня, госпожа. Пожалуй, я пока оставлю вас в живых.

– В качестве придворного шута? – не удержалась я.

– Возможно.

– А поесть мне дадут? И одежку ваши молодчики порвали…

– И поесть, и ванну, и кофе в постель, – церемонно поклонился фашист. – Личную прислугу не желаете? Нет? Жаль. Арман проводит Вас в Ваши покои. Арман!

Молодой мужчина невысокого роста с буйной растительностью на лице, сутулыми плечами, что выдавало в нем оборотня, и с пустым взглядом шагнул ко мне, чуть склонив голову.

– Постойте! – крикнула я.

– Еще вопросы? – лиха заломил бровь фашист.

– Только один – где Ника?

– Ника? – задумчиво произнес пенсионер, внимательно изучая кривой ноготь на большом пальце правой руки. – А кто это?

– Вот только не надо прикидываться глупее, чем вы есть на самом деле, – вежливо сказала я (истерика у меня закончилась). – Ника – это такая высокая красивая блондинка с голубыми глазами. Настолько красивая и настолько высокая, что с вашим обостренным чувством прекрасного вы не могли её убить.

Брови темного властелина взлетели так высоко, что даже волосы у него зашевелились.

– Поверьте, я могу убить кого угодно, – ласково улыбнулся он. – Хотите, продемонстрирую?

– Упаси Боже, – содрогнулась я. – Здесь только я и Арман. Меня убивать пока не надо, а Арман еще не показал мне мои покои.

Мне почудилось, или в глазах у Армана промелькнула искорка жизни?

– Тогда на чем основывается ваша догадка? – ласково спросил старик.

– Кем бы вы ни были, вы явно не содомит, – с удовлетворением констатировала я. – По глазам вижу, что