Они отправились в кладовую, и Кейт отыскала для себя вполне приемлемую рабочую одежду: простую, но крепкую, вполне подходящую для ее нынешних нужд – пусть и не столь элегантную, чем привычные ей одеяния. Взяла смазку для меча, точильный камень. Личные вещи. Собрав все необходимое, она отправилась следом за Ррру-иф в крошечный душ, помылась под скудными струйками холодной воды, вымыла волосы и переоделась в чистое. А потом они вернулись в ее каюту и довольно долго раскладывали пожитки по ящикам, устроенным под койкой и на полках в ее изножье. Потом Ррру-иф отвела Кейт на камбуз, где уже собирался к обеду экипаж во главе с капитаном.

И тут Кейт узнала, что чудеса все-таки свершаются иногда... и самое главное – нечто подобное может случиться с нею самой. Хасмаль, сын Хасмаля, сидел за длинным, устроенным на козлах столом между мореходом из Шрамоносцев, таким изувеченным, что Кейт не смогла даже определить, мужчина или женщина перед нею, и худощавой жесткоглазой женщиной; положив ладонь на его предплечье, она потчевала своего собеседника какой-то историей, явно не интересной ему.

Услышав вздох Кейт и заметив восторженное выражение на ее лице, Ррру-иф спросила:

– Прежний любовник?

– Просто знакомый, причем такой, которого я хотела узнать получше до того, как... обстоятельства моей жизни переменились. Я думала, что никогда более не увижу его. Однако... – Она не могла скрыть улыбку. – Прости, я на мгновение.

Хасмаль не замечал ее присутствия до тех пор, пока, встав за спиной его, Кейт не проговорила:

– Хасмаль, сын Хасмаля, если я могла когда-либо подумать, что боги благоприятствуют мне, то такой момент настал именно сейчас. Надо же случиться такому, чтобы ты оказался именно здесь.

Тот повернулся, и Кейт поняла, что Хасмаль попросту не узнает ее. Впрочем, это нетрудно было понять: он видел ее лишь какой-то миг, в нарядном платье, в компании юной и красивой кузины. Кейт решила, что не смогла произвести на него впечатления. Однако через секунду в глазах его зажегся огонек понимания, а лицо вдруг побелело.

– Ты! – выкрикнул он тоном, каким, по мнению Кейт, надлежало общаться разве что с восставшим из могилы трупом.

Глаза Хасмаля выкатились из орбит, даже стал виден белесый ободок. А потом мышцы его расслабились, и, сложившись как детская тряпичная кукла, он скользнул под стол прежде, чем кто-либо успел его поймать.

Ничего не понимающая Кейт уставилась на бледное, бесчувственное лицо под столом, потом на экипаж, отовсюду взиравший на происходящее. Капитан, безусловно, видел всю сценку и, судя по его лицу, испытывал весьма сложные чувства, главным из которых все-таки было предельное изумление.

Протянув к нему руки, Кейт пыталась отыскать нужные слова. Однако их не было.

Подошедший Ян Драклес извлек Хасмаля из-под стола и удостоверился в том, что он дышит. После капитан обернулся к Кейт:

– Вот уж не думал, что ты и есть она. Когда мы закончим трапезу, прошу тебя сразу пройти в мою каюту. Нам с тобой есть о чем поговорить.

Кейт кивнула – по-прежнему не имея сил произнести хоть слово. Что это означает: и есть она?Какая еще она? И почему Хасмаль отреагировал с таким... таким ужасом – другого слова подобрать было нельзя – на ее появление? А она так обрадовалась встрече! Приятно было увидеть на борту человека не то чтобы знакомого, хотя бы просто встречавшегося ей. К тому же она не переставала надеяться, что он научит ее окружать себя той стеной покоя и мира, какую воспроизвел и Дугхалл перед тем, как разразилось несчастье.

Она нахмурилась, когда несколько мореходов понесли Хасмаля из камбуза, и села возле капитана. Обед прошел в молчании.

Пасмурным вечером в длинной палате лежали еще цеплявшиеся за жизнь Волки, отделенные друг от друга холодными белыми рядами узких пустых постелей. Ри стоял возле матери, так и не расставшейся с жизнью; однако теперь она ничего не видела, а Шрамы ее – увидь он их прежде – снились бы юноше в жутких кошмарах. А может, и будут еще сниться, подумал он невзначай, стараясь при разговоре с ней изгонять из голоса ужас и отвращение.

– Кто еще живет? – спросила она. – Твой отец?

– Нет, мать. Мне очень жаль, но он не выжил. Как и Одрай.

Она была его старшей сестрой.

– А Элен?

– Ну конечно. Она прекрасно себя чувствует и, если хочешь, я скажу ей, что к тебе можно прийти.

Элен моложе его на семь лет и достигнет возраста, позволяющего ей учиться Волчьему делу, лишь через два года. В тот день она не входила в круг, а потому, как и сам Ри, осталась совершенно невредимой.

Утрата мужа и старшей дочери – равно как и спасение младшей – не вызвали в матери его ни горя, ни радости. Она никогда не изображала глубокой привязанности к Люсьену и к детям, не стала кривить душой и в этот момент. Ее заботила преемственность и направление действий Волков после смерти Люсьена; этой сфере и было уделено ее внимание.

– Кто, по-твоему, имеет больше шансов стать во главе Волков?

– Чтобы ты признала его? – Ри еще не был готов дать точный ответ, хотя спрашивала она не об этом. Он вздохнул, оглядывая почти пустые ряды. Так много мертвых. Павших без пользы и цели. – Скоро поправится Томи.

– Томи глуп и слаб.

– Томи гибок. Он не дурак. И, получив твою поддержку, может развернуться в приемлемом направлении.

«Приемлемом», естественно, с точки зрения матери. Все годы правления Люсьена над Волками слово это обычно толковалось подобным образом, и Имогена не собиралась допускать перемен перед концом своей жизни.

– Он глуп и никогда не примет бремени власти.

А вот это, наверное, правильно. Томи ни в коей мере не являлся дураком, просто был наделен отменным чувством самосохранения, позволявшим ему держаться подальше от всякой борьбы за власть. Ри пожал плечами и попытался представить, какие еще кандидатуры не вызовут возражений у его матери.

– Жизеаль получила тяжелые увечья, почти такие же тяжелые, как у тебя. Она будет жить, но ей необходимо время, чтобы поправиться.

– Она может вполне претендовать на власть.

– Возможно. Но скорее всего она поддержит притязания своего брата.

Втянув сквозь зубы воздух, мать прошипела:

– Эндрю жив?

– Как и вся поганая Тройка. Эндрю процветает. Полученные им Шрамы оказались минимальными, он уже вернулся в свои покои. Криспин каким-то образом не изменился внешне, однако лекапевты утверждают, что он получил внутренние увечья. Анвин жив, но находится в тяжелом состоянии. Из всех уцелевших он получил самые тяжелые Шрамы, несмотря на то, что носил наихудшие среди Волков еще до случившегося несчастья.

Прикрыв слепые глаза увечной рукой, мать застонала. Не имевшая достаточной поддержки при жизни его отца, Тройка – точнее Адская Тройка, как называли их за спиной, – могла теперь заручиться достаточным числом сторонников среди оставшихся в живых слабейших членов Семьи. Особенно если учесть, что все Волки высшего ранга погибли либо получили тяжелейшие увечья.