я об этом уже думал. Или нет? Недолгое пребывание в Ефимовом Ключе произвело странную деконструкцию в моем мозге, раньше у меня как-то все было совсем по полочкам, каждая мысль знала свое место и направление, а тут… Все точно рассыпалось.

Капанидзе увидел нас, улыбнулся, помахал мотыгой, сказал:

— Лопаты в сарае.

— В каком смысле…

— Вы же хотите колодец раскапывать.

— Ну да… — растерянно сказал я.

Капанидзе почесался.

— Лопаты в сарае, — повторил Капанидзе. — Берите, копайте. А я пока с картошкой…

Капанидзе помахал мотыгой.

— Спасибо. Кстати, шеф тебе обещал прислать подмогу. Гаджиева и Герасимова, они придут, все тебе окучат, они чемпионы по окучке.

— Не, не надо, — отказался Капанидзе. — Бабушка никому не разрешает в огороде работать. Старая закалка. Считает, пища должна быть произведена только своими руками, а то не в пользу.

Капанидзе продемонстрировал мозоли. Они были заметны даже издали.

— Так что я сам… — Капанидзе пошевелил тощими лопатками. — А ты чего в грязи-то?

— Упал с лошади, — ответил я.

В сарае был целый запас всяких инструментов. Лопаты, грабли, косы, мотыги, ломы, цепи, непонятно, зачем все это тут хранилось в таком избыточном количестве. Но я не стал спрашивать, может, старушки запасы на случай войны делали. Мы с Александрой набрали лопат и потащили их к нашему бараку. Лопаты, кстати, оказались вполне заслуженные — с отполированными до блеска черенками, с блестящими лезвиями, их приятно было держать в руках, настоящие орудия труда. Рабочие такие. Взяли по шесть лопат каждый, чтобы с запасом. Потащились в барак.

У нас в бараке вкусно ели хлеб с растительным маслом. Оказалось, что Листвянко сгрыз свою репу и пошел немного погулять к реке. Думаю, что он на самом деле отправился выслеживать урок, но не важно. Пошел погулять, а по пути его перехватила одна из старушек. Старушка попросила его поправить шифер на крыше, ну, Листвянко взял и поправил, что у него, рук нету, что ли? А старушка ему за это хлеба дала, аж пять караваев. Самодельных. Очень вкусных. И масла подсолнечного, тоже самодельного. И соли. И теперь стая сидела, макала хлеб в масло и в соль и жевала с воодушевлением.

Призвал к труду. Призвал пойти и немного покопать земельку на предмет кладов, источников вечной жизни, осталось совсем немного, совсем чуть-чуть, полтора раза ковырнуть — и вот оно.

Какого-то, впрочем, особого энтузиазма от моего предложения народ не испытал, продолжали жевать хлеб и запивать его чаем из жестяных заслуженно мятых кружек.

— Снежана кисель сварила, — сказал Лаурыч. — Из шиповника. Попробуй, Вить.

Снежана тут же налила мне киселя, горячего и сладкого, пахнущего на самом деле шиповником.

Я попробовал.

Очень хороший кисель. Я вообще кисель не жаловал, кисель похож на разбавленные сопли, а этот оказался непохож, вкусный и очень горячий, как раз такой, как я люблю. Пришлось выпить.

— Пойдемте покопаем, — предложил я после киселя. — Тут недалеко.

Но никто не хотел идти, все хотели сидеть и пить кисель. Я вдруг почувствовал, что тоже, наверное, не хочу идти что-то там копать, кисель лучше.

— А я пойду, — неожиданно сказал Листвянко. — Что сиднем-то сидеть? Кисель и потом попьем, вечерком.

Он подхватил лопату, спортивно провернул ее над головой и пристроил на плече.

— Иди, Вадик, иди, — подтолкнула Снежана. — Пусть они тут сидят, а ты иди. Даже Пятахин там. Нечего отставать. А вдруг там на самом деле клад этот есть?

Листвянко пошел.

— Я, пожалуй, тоже схожу, — сказала Рокотова. — Прогуляюсь, посмотрю.

Рокотова взяла лопату и отправилась в сторону Полелюева колодца, вслед за Листвянко.

— А я вообще однажды рубль екатерининский нашел, — сказал к чему-то Лаурыч и тоже подхватил лопату.

Короче, не пошла только Снежана, она осталась готовить, а я захватил еще парочку лопат, горбушку хлеба и поплелся к колодцу. Александра со мной. Александра-Александра.

Мы не особо спешили, от остальных отстали, шагали себе в удовольствие, болтали. О киселе, Александра называла его поппельвассер, болтали о черепе Гоголя, который был украден и увезен в мистическом поезде, болтали о том, что прадедушка Александры был первым немецким планеристом и пропал при невыясненных обстоятельствах, в семье поговаривали, что его похитили НЛО и вывезли в далекую и прекрасную Туле. Александра много смеялась и потряхивала косичками, и они ей очень и очень шли, и она об этом знала. А мне вдруг стало отчего-то грустно.

То есть я знал отчего — я знал, что скоро все кончится. Автобус скоро починят. И мы сядем в этот автобус и закончим путешествие. А потом они сядут в самолет, в свою кривошеюю люфтганзу, и полетят к себе в Дюссельдорф, жить долго и счастливо в сени дубов, лип и каштанов, а мы останемся здесь. Я, Листвянко, Снежана, и Жохова, и баторцы, и остальные, и Лаура Петровна тоже, мы все вернемся в свой городишко и тоже будем как-нибудь перемогаться, ну, в смысле жить-поживать, забрасывать сети, расставлять ловушки в лесу.

И мы с Александрой больше никогда не увидимся. У нее будет другая жизнь, а у меня нет.

Может, еще по скайпу побеседуем пару раз. Про Достоевского. Письмо мне напишет на настоящей бумаге, она наверняка любит писать бумажные письма, настоящими чернилами — чернила, потом промокашка, кажется, так правильно.

Вот так.

Правильно мы, между прочим, сделали, когда не спешили, вообще спешить не надо. Когда мы приблизились к Полелюеву колодцу, то увидели картину, отозвавшуюся в наших сердцах радостным и светлым чувством, картину всеобщего труда и созидания. Трудники усердно и с небывалым воодушевлением копали и уже срыли всю невысокую дамбу.

Руководил процессом Болен, он что-то мычал и указывал лопатой, Жмуркин кивал головой и тоже указывал лопатой. Остальные просто энергично копали. Включая Жохову. Иустинья присутствовала на копе в желтой, можно сказать, фривольной футболке и в джинсах, серо-зеленое платье куда-то делось.

Листвянко, Пятахин, Гаджиев, Герасимов, Лаурыч, Дитер, перемазанные землей и азартные, работали, налегая на лопаты.

На месте дамбы красовалась уже приличная яма, работа спорилась, никто не отлынивал. Глаз радовался. Нам с Александрой покопать не очень удалось, мы пристроились сбоку от Лаурыча, яростно ковырявшегося в земле, и сделали едва по паре копков, как вдруг Кассиус замычал особенно громко.

— Стоп! — приказал Жмуркин.

Копать перестали, уставились на Болена.

Болен подхватил лопату и направился… в лес. Не к месту раскопок, а в лес, в сторону, и все с удивлением стали смотреть на него, а потом и потянулись за ним.

— Зачем же мы тут тогда копали? — с обидой спросила Жохова.

— Труд имеет нравственное значение, — изрекла Герасимова.

Пятахин побежал за Боленом.