— Так что теперь — не дышать в их сторону?!..

— С Терещенко достигнута договорённость. Землю и часть своих активов он передал регенту в качестве доказательств «деятельного раскаяния», сам сейчас, наверное, уже во Франции…

— Охренеть! На кой ляд тогда вся эта комедия с казнью была нужна? Чтобы посильнее проникся?..

— И это — тоже. Он и столь же нелюбимый тобой Путилов сейчас занимаются… — Павлов замолкает на полуслове секунд на десять, буравя меня взглядом, затем решается продолжить: — То, что я сейчас скажу, больше ни одна живая душа не должна узнать!.. В общем, есть один способ… Долговые обязательства, как и прочие ценные бумаги, продаются и покупаются на биржах. Соответственно, цена их может прыгать вверх-вниз. То, что мы до сих пор не ведём активных действий на фронте, расценивается, как слабость России и неспособность регента навести порядок после февральских событий…

— Ну да, все газетёнки только об этом и вопят, будто других тем нет, — недовольно ворчит Келлер.

— Не без нашей помощи, Фёдор Артурович. — Академик первый раз за весь разговор изображает подобие улыбки.

— Но, Иван Петрович, зачем?

— Российский заём падает в цене, скоро дойдёт до нужной отметки. Терещенко и Путилов во Франции должны тихонько, не поднимая ажиотажа, через третьи руки скупить имеющиеся обязательства. У обоих там обширные деловые связи, справятся. Здесь, в Москве, этим же будет заниматься Второв. Гинцбурги и Поляковы дают на это деньги. Рябушинский сейчас является председателем Московского биржевого комитета, он должен осуществить информационное прикрытие сделок. Сделать всё нужно до начала вашей десантной операции, потом цены взлетят. Теперь понятно?

— Понятно, но не всё. Они же купят бумаги на своё имя. И получится, что казна будет должна не французским банкам, а своим промышленникам, которые и так обнаглели сверх меры, — рассуждает вслух Фёдор Артурович. — И получается, что вместо того, чтобы прижать их как следует, вы, Иван Петрович, даёте им лишние козыри в руки.

— Нет. Конкретно по персоналиям? Пожалуйста. Терещенко в случае удачи получает амнистию и даже, возможно, восстановление в дворянском сословии. Пожертвовав при этом половиной своего состояния — помните, я говорил о конфискации земли и доли в «Электростали». Кстати, остальные её соучредители — Коновалов и Второв. Доля первого — в собственности государства, Второву ясно дали понять, что по результатам ревизии лучше расстаться с этим заводом и ещё некоторыми активами, а также оказать Короне некоторые услуги, нежели попасть под суд и потерять всё. Он согласился. Поляковы и Гинцбурги «замаливают» старые грехи — спекуляции при строительстве железных дорог и Ленские прииски.

— То есть они должны добровольно в своих лапках принести всё сюда и сложить к ногам великого финансового гения академика Павлова… — пытаюсь дать свою оценку услышанному. — Не боитесь, Иван Петрович, что вас разведут, как последнего лоха? Поинтересуйтесь, как Рябушинские в своё время Алчевского кинули. Мужик аж под паровоз сиганул. О Второве тоже могу рассказать, как он торговый дом Карла Тиля к рукам прибрал. Юрист, тварь продажная, старого хозяина ему сдал за долю в предприятии. Тоже — в списке, и тоже — не трогать?..

— Не боюсь! У меня для них есть и кнут, и пряник!.. Вот, смотрите… — Академик достаёт из ящика стола коробку и высыпает на стол небольшие металлические пилюльки с торчащими проводками. — Прошу любить и жаловать! Первые в этом мире полноценные германиевые диоды и транзисторы.

Оп-паньки! Ничего себе!.. Ай да Павлов, ай да… гений!.. Беру в руки несколько штук и рассматриваю поподробней… Внешне — почти как в нашем времени МП38, только без маркировки и юбка побольше!..

— Рабочие? — Фёдор Артурович тоже крутит в руках «революцию в области радиодела».

Иван Петрович всем своим оскорблённым видом показывает нам, что не стал бы демонстрировать макеты-пустышки, затем продолжает:

— У меня на них собраны передатчик и приёмник, их работу я продемонстрировал «гостям». И поставил условие, что лицензию и прочие привилегии получат те, кто справится с поставленной мной задачей. Господа в должной мере прониклись. Ты, Денис Анатольевич, в курсе, что Рябушинский в четырнадцатом году пытался найти месторождения радиоактивных элементов, снаряжал экспедиции в Забайкалье и Фергану? Я его переориентировал на добычу германия из отходов медеплавильного производства… Золотое дно в обозримом будущем…

— Я так понимаю, что это — пряник. А кнут?

— А кнут — это ваши решительные действия, Денис Анатольевич, в случае нарушения договора. И устранение угрозы, если придётся, вместе с носителем. Люди не глупые, пример Владимировичей у всех на слуху…

— Почему мы узнаём последними? Трудно было сразу всё рассказать? А, Иван Петрович?..

— Вам своих проблем на фронте мало?.. А во-вторых, ты уже один раз в плену побывал…

— Ага, с чьей подачи?..

— Ты, Денис, никак не поймёшь, что невместно уже полковнику и флигель-адъютанту, как резвому козлику, по вражеским тылам прыгать и шашкой направо-налево махать…

Почему-то именно сейчас в голове мелькает мысль-догадка. У меня мой батальон есть, у Артурыча — Особый корпус, а Павлов со всеми своими делами один справляется…

— Иван Петрович!.. — Встаю из-за стола и вытягиваюсь, щёлкая каблуками. — Приношу вам свои глубочайшие и самые искренние извинения! Но на будущее прошу учесть, что не стоит играть нас с генералом втёмную…

— Хорошо, извинения приняты… — Академик устало смотрит на меня, затем поворачивается к Келлеру. — И чтобы покончить с этим вопросом… Впредь вам на передовой находиться запрещаю! Фёдор Артурович, этого очень наивного супермена не отпускать от себя больше ни на шаг!.. А теперь, господа, предлагаю перекусить. Как говорится, «из двух бед выбираем — обед», прошу следовать за мной.

В соседней комнате был уже сервирован стол на троих. Закуски были явно подобраны по принципу меню скромное, но питательное: мясо жареное — много, зелень — в изобилии, отварная картошка — во вполне достаточном количестве. Спиртного я не увидел, но наличие селёдочки, обложенной кольцами лука, солёных огурчиков и грибочков явно предполагало появление жидкости, одним из основных компонентов которой был один из гидроксилов, он же — ОН, сиречь «спиритус вини». Хотя мы втроем уже сели за стол, никакой жидкой субстанции кроме сифона с сельтерской по-прежнему не наблюдалось. Вероятно, академик в педагогических целях решил-таки проучить «зарвавшегося вояку» и заставить «селёдку без водки откушать», что по определению граничило практически со святотатством. Но, как бы ни был обижен Иван Петрович, он не опустился до столь коварного приёма. Выждав трагическую театральную паузу, явно предупрежденный заранее официант принёс и установил посредине стола поднос с запотевшим стеклянным мальцовским графином со сравнительно узким длинным горлышком, закрытым прозрачной пробкой. В целом сия конструкция напоминала перевернутый ручной колокольчик и вмещала в себя не менее литра жидкости, по цвету напоминавшей коньяк. Вот это и вызывало удивление, ибо академик, будучи убежденным трезвенником, держал крепкие напитки исключительно для посетителей и, как правило, выставлял на стол обычную бутылку водки или коньяка. Пока я раздумывал, чтобы это могло значить, на столе появились три хрустальных лафитника с вызывающим уважением объемом. Павлов решительно наполнил два из них из графина, комментируя свои действия фразой: «Это для вас, господа-товарищи», а себе плеснул газировки.