– А чего ж ты ушел? В космонавты подался? Славы захотелось? Денег?

– Спросили: хочешь служить на новой технике – я и сказал «да». Потом выяснилось, что по здоровью подошел. Вот и служу.

– А ты уйди, раз тебе истребитель и полеты снятся.

– Может, и уйду.

– Ни хрена ты не уйдешь, – зло фыркнул патрульный. – Будешь здесь сидеть, полет свой единственный ждать, вымаливать. Еще бы! Полтора часа пообсирался в ракете, зато потом вся жизнь в шоколаде. Знаю я вашего брата. Вам клизму перед полетом делают – а, капитан? Делают, да? А не то вы там весь космос засрете!

Как ни говорил себе Нелюбин: «Не поддавайся! Это провокация! Держи себя в руках!» – но тут не выдержал: оскорбляли его друзей, оскорбляли его профессию, оскорбляли его самого.

– Молчи, капитан! – прошипел он. – Молчи, говорю тебе, от греха!

– А не то что? – язвительно поинтересовался начальник патруля.

– Не то вмажу тебе.

– Попробуй. Кишка-то тонка. Здесь тебе не космос. Клизм не ставят.

И тогда Нелюбин, потеряв голову, кинулся на капитана. Схватил за грудки, опрокинул в снег, принялся душить. Двое солдатиков, привлеченных шумом, растерянно замерли, не зная, как спасать своего командира. Обернулись и Аникин с Филатовым, эти оказались смышленей и расторопней, бросились к Нелюбину, принялись оттаскивать его от капитана: «Гриша, Гриша, ты чего?!» Освободили начальника патруля, а тот вскочил, взбешенный, фуражка валяется в снегу, шинель скособочена, шарфик на сторону сбит. Стал за кобуру хвататься: «Да я вас тут всех! Положу! При исполнении!» Оставалось Аникину и Филатову только поднять руки, как пленным фрицам, и начать патрульного успокаивать: «Все, все, товарищ капитан, все нормально!» А Гриша, в сторонке, волком затравленным на него смотрел – и молчал.

Дальше была комендатура, и комендант в тот же вечер взял со всех рапорты о происшедшем, но распустил по домам.

* * *

А поздним вечером в квартиру к Нелюбиным примчался замполит полка космической подготовки Марокасов. Поднял Григория с женой с постели. Сказал:

– Бумаги пока в комендатуре. Они там согласились их по команде не отправлять – если ты перед тем капитаном, начальником патруля, извинишься.

– Не буду я извиняться. Не буду.

– Гриша, – стала уговаривать жена, – ну, Гришенька! Чего тебе стоит!

А тот уперся:

– Просить прощения не буду. Не я его оскорбил – он меня.

– Сейчас это не имеет значения, – мудро заметил полковник Марокасов. – Извиниться нужно – тебе.

– Не буду, – набычился Григорий.

– Ну, и дурак ты, Гришка, – не выдержал замполит.

* * *

Потом созвали партийное собрание, на котором Нелюбин рассказал все, как было, – и опять не стал ни перед товарищами, ни перед начальством виниться.

И генерал-майор Провотворов с легким сердцем подписал представление об отчислении из отряда космонавтов всех троих: Филатова, Аникина и Нелюбина.

* * *

Его перевели служить в Хабаровский край. В медвежий угол. Зато он летал.

Дали квартиру – в такой же хрущевской пятиэтажке, как на Чкаловской.

Он сначала рвался перевестись в летчики-испытатели, добиться перевода в Липецк. Но кто-то наверху, необязательно Провотворов, противился его новым назначениям. А может, и Провотворов.

Когда не было полетов, он стал пить. Бывало, садился в проходящий поезд «Москва – Хабаровск», шел в вагон-ресторан. Подсаживался к кому-нибудь за столик, начинал между прочим разговор. Как бы невзначай показывал удостоверение летчика-космонавта, где он за номером три, и фотографии, подписанные ему на добрую память Юркой, Герой, Пашкой, Андрияном. Да не для того он хвастал, чтоб поднесли, угостили! Денег и водки у него и без того было больше чем достаточно. Просто хотелось, чтоб знали, с кем дело имеют. Уважали.

Потом супруга, чтобы не убежал и не уехал черт знает куда, стала закрывать его на ключ одного в квартире.

Однажды он спрыгнул с третьего этажа в сугроб – какая чепуха при его космонавтской парашютной подготовке! – и пошел на станцию.

Жена, вернувшись, нашла записку: «Милая, прости меня за все». Бросилась Гришеньку искать. Боты увязали в снегу. Шерстяной платок съехал набок.

А Григорий вышел на насыпь железной дороги и зашагал навстречу бешено летящему поезду «Хабаровск – Москва». В последний раз, как будто бы его в космос запускали – мощь похожая.

Его похоронили там же, в военном городке.

Но это будет позже, в шестьдесят шестом.

А пока, в апреле шестьдесят третьего, он пожимает руки всему женскому отряду: Вале Большой, Вале Маленькой, Ире, Жанне и Тане. И Гале. Ее, последнюю, целует в щеку. И шепчет: «Прощай, не свидимся больше!» Она начинает говорить, преувеличенно бодрым тоном, что, конечно, увидятся, что он послужит где-нибудь, хорошо себя проявит, и его вернут в отряд, и – осекается. А он кивает: «Ты же знаешь, что нет».

Полигон Тюратам (космодром Байконур).

Галя

О женском полете вроде бы все решили давно. Он снова будет групповым. Сначала Провотворов пропихивал идею: пусть летят две девушки. Однако его довольно быстро остудили. Постановили: в космос снова отправятся две ракеты. На первом корабле – мужчина, и летать будет неделю, побьет все рекорды Андрияна! Следом отправится дама – на три дня.

И с кандидатурой космонавтки тоже вроде все ясно – Валя Первая. Она партийная, она ткачиха и бывший секретарь комитета комсомола. Две запасные – Валя Маленькая, она же Валя Вторая, и Ирина. На них трех и скафандры сшили. А Галя – в конце списка. Ей даже боевого скафандра не досталось.

Но ведь мечтать – не вредно. О серьезных болезнях и травмах конкуренток мечтать – грех, но почему у них, всех пяти оставшихся девушек, вдруг не может перед полетом желудок расстроиться? Тогда – не отменять же – скажут: «Галя, летишь ты». И все остальные четыре наверняка о чем-то подобном мечтали. Только не говорили никому. А та, что во главе списка, уж конечно просила у небес, чтобы только ее здоровье не подвело.

Что до Гали – то ей, разумеется, всемирной славы хотелось. Но главным все-таки был интерес: как это выглядит, черное-пречерное небо? И Земля из космоса? И нестерпимо яркое солнце? И перегрузки: такие же они будут, как на центрифуге? Или другие? А невесомость? Какая она? И как бы я перенесла полет? Ведь это – вызов, задача на преодоление, а она с детства любила такие задачи. И любила преодолевать.

Но шансов – почти нет. Хотя один, пусть самый маленький, всегда остается.

А время перед полетом тянулось нестерпимо медленно. Их, пока они на Чкаловской сидели, никто не ставил в известность, не рассказывал: почему не стартуем. Вроде говорили, что женские скафандры не готовы. Или стартовые столы на полигоне заняты – разведывательный спутник отрабатывают. Можно было бы, наверное, прийти и спросить у Провотворова: когда полет? Но никаких шагов в его сторону делать не хотелось. Она хорошо поняла генерала, раскусила его, как семечку, и теперь не сомневалась ни капли: он не тот человек, что ей нужен.