Мама садится в кресло, выпрямив спину.

— Нет, я понятия не имела, что они задумали. Твой отец упоминал об этом за обедом практически мимоходом, — ее усталый взгляд падает на сжатые руки. — Он думает, что это лучшее решение для тебя.

Я ложусь обратно на подушку. Моя реакция молниеносна, я полна гнева.

— А ты что думаешь? Думаешь, запереть меня здесь — лучшее решение? Эта камера выглядит как лучшее решение для меня?

Мама закрывает глаза на несколько мгновений.

— Послушай, Лиза, я хочу, чтобы ты знала, что все, что мы когда-либо делали для тебя, мы считали лучшим для тебя.

Лучшее. Я начинаю ненавидеть это слово. Разве оно не означает «превосходное», «великолепное», «высокого уровня»? Так она воспринимает это место? Тут я напоминаю себе, что «лучшее» — одно из тех маскирующих слов, за которыми прячутся такие семьи среднего класса, как моя, чтобы им не приходилось иметь дело с живыми эмоциями.

Мама смотрит через укрепленное окно на лужайку снаружи. Я не могу понять, что именно, но в ее манере поведения есть что-то такое, что немного нервирует.

Я сжимаю губы.

— Что ж, приятно слышать. Спасибо, что зашла.

Она и не думает отворачиваться от ухоженного сада за окном.

— Но больше я так не думаю.

Что? Неужто она только что сказала, что?.. Я, пораженная, полностью обращаю свое внимание на нее.

— Может быть, когда ты была маленькой девочкой, это и было так. Но не сейчас, — ее голос привносит новый оттенок тишины в эти стены, которые так хорошо знакомы с ее оттенками. — Ты должна понять, что, идя по дороге, на которую ступил в прошлом, спустя некоторое время чувствуешь, что уже не можешь с нее сойти. Одна ложь ведет к другой, и ты застреваешь на этом пути, — ее тон становится жестким на слове «застреваешь». — Ты не можешь просто перевернуть все с ног на голову за день. Ты же понимаешь это?

Что она имеет в виду? Ложь? Так она имеет в виду…

Теперь она смотрит на меня. Ее кожа натягивается от напряжения, но господи, как решительно горят ее глаза!

— Дело в том, что ты права. Не было несчастного случая в Сассексе. Никакого.

Она ожидает, что я приду в изумление или вскочу на ноги? Буду молотить кулаками воздух и закричу «ура»? Я уже знаю, что не было никакого несчастного случая в Сассексе, давно прошла эту стадию.

— Ты поздновато мне это сообщаешь, к сожалению. Но все равно, спасибо. — Во рту у меня кислый привкус.

Мама, кажется, не слушает меня и не замечает сарказма, который так и льется у меня изо рта. Или, может быть, замечает, но ей наплевать.

Когда она продолжает рассказывать, ее голос звучит отстраненно:

— Мы отвезли тебя в больницу, в частную. Мы должны были только ненадолго присмотреть за тобой…

Я сбрасываю с себя одеяло, выпрыгиваю из кровати и спешно опускаюсь на корточки возле ее кресла.

— Что значит «присмотреть за мной»?

Мама не смотрит на меня, вцепившись ногтями в мягкие подлокотники кресла. Как будто сад — это члены суда, которому она дает показания, поклявшись на Библии. Я хочу повернуть ее голову к себе. Заставить ее увидеть меня. Но оставляю ее тонуть в прошлом, потому что врата правды наконец-то открываются.

— Но после каждого месяца шел еще один, — ее размеренный тон улетучивается, голос начинает дрожать. Ее губы дрожат, а слова падают изо рта как горячие камни, которые она хочет выплюнуть как можно скорее. — В конце концов для всех, кого это касалось, оказалось проще, чтобы мы тебя удочерили. Как только мы это сделали, нам пришлось придумать историю, чтобы скрыть то, что случилось, и поэтому мы рассказали тебе о несчастном случае. Мы хотели рассказать тебе правду позже, когда ты станешь достаточно взрослой, чтобы понять, но так этого и не сделали. Это непростительно, и мне очень жаль.

Я так долго этого ждала. Но когда это наконец случилось, я не готова. Не вполне уверена, как реагировать.

— Так что же на самом деле случилось?

Она крепко зажмуривает глаза, борясь со своими демонами.

— Я не знаю. Твой отец знает, и я думаю, что доктор Уилсон тоже. Но я нет.

— Что значит — ты не знаешь? — Теперь я склоняюсь над ней в негодовании, хлеща своим тяжелым частым дыханием.

В ее глазах читается такое мучительное горе, что я отступаю назад.

— Я. Не. Знаю. — Ее полные страдания слова отдаются эхом по всей комнате.

Пока мой мозг отматывает время назад, меня душит ужасная тишина. Мамины слова медленно спускаются от ушей к сердцу.

— Я приемная? Меня удочерили? — произношу я так, как будто тренируюсь говорить на иностранном языке.

Женщина, сидящая в кресле, чье сердце бьется рядом со мной, на самом деле не моя мать? Кто-то словно пробил мне грудь кувалдой, потому что такой боли я не испытывала никогда.

— Ты не наш родной ребенок. Мы удочерили тебя. Я люблю тебя всем сердцем с тех пор, как впервые увидела.

Она раскачивается в кресле, и слезы струятся у нее по лицу. Я не могу говорить. Не могу плакать. Внутри меня есть место только ослепительной ярости. Не на людей, которых я называла матерью и отцом, а на себя. Почему мне никогда не приходило в голову, что это может быть частью головоломки?

«С того дня, как ты вошла в нашу жизнь». Разве мама не говорила мне эти слова, когда они с папой приходили в гости? Разве они не показались мне странными уже тогда? Почему я не пошла до конца и не разобралась с этим или не настояла на том, чтобы родители все объяснили? А где мое свидетельство о рождении? Почему мне никогда не приходило в голову задать этот вопрос? Я проверила столько документов, а об этом даже не подумала?

У меня столько вопросов, но все они спутались в клубок в моей голове. Я не знаю, как его распутать. Мама пытается помочь. Вот только она, конечно, не моя настоящая мама.

— Я не знаю, где твои настоящие родители. Есть ли у тебя братья или сестры. Твой отец знает больше; он, наверное, сможет тебе сказать.

Мама вздрагивает, когда мои пальцы отчаянно впиваются в ее трясущееся колено.

— Он знает, что случилось в том доме? В мой пятый день рождения?

— Больше нет смысла притворяться, — она тонет в оцепенении; я не уверена, видит ли она меня вообще.

Я чувствую себя совершенно потерянной. Я в ярости, но уже не знаю, на кого. Все встало на свои места и одновременно смешалось; и в то же время я чувствую, что впервые смотрю на мир, в котором есть логическое объяснение событиям. И все же это не совсем так. Я до сих пор не знаю, что случилось в доме. Я должна это узнать.

Я думаю, что знаю ответ на этот вопрос, но я уже ошибалась, делая предположения.

— Кто он?

Женщина, которая называет меня дочерью, замкнулась внутри своего личного кошмара.