— Ты ведь понимаешь, почему мы так поступили?

Она умоляет, упрашивает, протягивает ко мне руки, чтобы получить прощение. Что ж, она будет тянуть их так очень долго.

— Кто он? Мой настоящий отец?

Моя мама (которая мне не мама — боже, как все запутанно) резко поднимается из кресла. Оно качается, а я падаю назад на спину. Она уже у двери, но я ловлю ее до того, как она успевает уйти. Разворачиваю ее к себе лицом.

Рычу:

— Кто мой отец?

Мама пытается стряхнуть мои руки.

— Лиза, отпусти меня.

— Не отпущу, пока ты не ответишь мне.

Мы начинаем бороться. Боже, прости меня, но я толкаю ее к стене. Она выдохлась и пытается оттолкнуть меня, упираясь руками в мою грудь. Я не поддамся, только не сейчас. Чужие руки хватают меня за плечи и талию и отрывают от нее.

— Отпустите меня! Отпустите меня!

Они не отпускают.

Мама сбегает через дверной проем. Нет. Нет. Я не могу ее отпустить.

Ее уже нет, когда я кричу:

— Кто мой настоящий отец?

А моя настоящая мать? Кто обнимал и держал меня на руках до Барбары Кендал?

* * *

Я снова спала. Я подавлена, сбита с ног ядерной бомбой, которую мама взорвала в этой комнате. Приемная. Одно слово, которое навсегда изменило мою жизнь. Откуда я? У кого я родилась? Конечно, у меня есть подозрения на этот счет, но мой путь столько раз резко поворачивал, что я ни в чем не могу быть уверена. По крайней мере, мама сказала мне правду. Я должна быть благодарна за это. Мама? Я что, продолжу ее так называть?

Я слышу голоса за дверями комнаты. Посмотрев в окно, я замечаю, что небо начинает темнеть, предвещая скорые сумерки. Дверь открывается, и внутрь заходит врач. Он закрывает за собой дверь.

— Лиза?

У меня падает сердце. Я надеялась, что это будет Алекс.

— Послушайте, мы хотим, чтобы вы поправились как можно скорее, — продолжает он, — но если мы собираемся этого добиться, нам нужна помощь — ваша и вашей семьи. Вы это понимаете?

— Конечно.

— И это значит, что у нас есть правила, которых мы должны придерживаться. — Я падаю духом еще больше: похоже, он узнал о телефоне.

— Я предупредил вашего отца, что вам не стоит принимать посетителей несколько дней, — продолжает он, — кроме него самого и вашей матери. К сожалению, он забыл сообщить об этом вашему брату, а он очень уверенный в себе молодой человек, который не принимает ответ «нет». В сложившихся обстоятельствах я готов разрешить ему короткий визит, но, боюсь, он будет проходить при свидетелях, и я был бы благодарен, если бы вы объяснили ему, что в будущем мы ожидаем соблюдения наших правил.

Брат? Я только что потеряла мать и обрела брата?

Прежде чем я успеваю понять, что, черт возьми, происходит, доктор открывает дверь и впускает Алекса. А, так вот какой брат. Я еле удерживаюсь от победной улыбки.

У Алекса недовольное лицо. Он садится на кресло возле кровати, а доктор встает рядом со сложенными на груди руками.

Алекс поворачивается к нему:

— Оставьте нас одних, пожалуйста.

— Боюсь, это невозможно. Лиза очень нездорова.

Алекс говорит холодно и отрывисто:

— Я адвокат. Я знаком с законодательством по правам человека в отношении семьи и частной жизни. А вы?

У доктора раздуваются ноздри от ярости. Он медлит, а затем выставляет пять пальцев.

— Пять минут.

Он уходит, но я подозреваю, что он подслушивает у двери.

Я улыбаюсь Алексу заговорщической улыбкой.

— Я думала, ты специалист по коммерческому праву и занимаешься сомнительными сделками с Восточной Европой, а не законодательством по правам человека.

Алекс пожимает плечами.

— Ему-то откуда это знать, — он берет меня за руку. — Что случилось, Лиза?

— Они… — тут я понимаю, что сейчас разражусь тирадой по поводу заговора с участием моих родителей, доктора Уилсона и Марты с целью посадить меня в психушку, но осознаю, как это может прозвучать, и меняю курс. — Они признали меня невменяемой.

Алекс сжимает губы.

— Понятно. И что ты об этом думаешь?

Я едва не кричу, но умудряюсь сдерживаться и говорить тихо:

— Ты серьезно? Разве ты не видишь, что здесь происходит?

Он подыскивает слова:

— Ну, давай честно. Учитывая то, что случилось, возможно, это к лучшему.

К лучшему! Кто-то должен запретить это слово.

Я вырываю у него руку и шлепаюсь на спину. Я не готова делиться с ним маминой сенсационной новостью.

— И ты туда же? Ты тоже в этом замешан? Вместе с этими уродами?

Он спокоен.

— Я ни в чем не замешан. Я просто хочу, чтобы ты была в безопасности, и прямо сейчас это кажется самым безопасным местом для тебя.

Я снова сажусь на кровати. Когда я говорю, ярость пронизывает каждое мое слово:

— Они хотят, чтобы я уехала из дома, потому что я приближаюсь к правде. Разве ты не видишь?

Теперь он похож на адвоката:

— Кто хочет, чтобы ты уехала из дома?

— Мой отец знал, где моя комната.

Он в замешательстве:

— Я не понимаю, что ты имеешь в виду.

— Я признаю, что в тот момент мои мысли были заняты другим, но я не помню, чтобы Марта и Джек говорили или показывали ему, где она. Может, я и ошибаюсь, но он уверенно поднялся по лестнице прямо ко мне в комнату.

— И что это значит?

Моя голова трясется и пульсирует.

— Не знаю. Я знаю лишь одно: кусочки головоломки начинают складываться, и дом — это единственное, что поможет мне собрать их вместе. Слушай, мне не нужна юридическая консультация за сто фунтов в час. Если ты не можешь помочь, то тебе лучше уйти отсюда.

Он осматривает комнату. Вздыхает и смотрит мне в глаза.

— Да, ты, наверное, права: они хотят, чтобы ты оттуда уехала. Но я буду с тобой откровенен: я тоже хочу, чтобы ты убралась из этого дома. И я честно говорил тебе об этом. Это опасно. Там происходили ужасные вещи, и они могут произойти снова. Пока ты здесь, этого не случится. Вот почему я думаю, что тебе стоит лечь поудобнее и расслабиться. Забудь на время о доме. Он никуда не денется.

— Ни за что. Я вернусь туда с твоей помощью или без.

Он шарит рукой в кармане, достает флакон «Итернити» и сует его мне.

— Ты просила купить духи? Это точно значит, что ты не в порядке.

— Это подарок для одного человека, который оказал мне большую услугу, — я вспоминаю душераздирающую историю той женщины. — Он сотворит для нее чудо лучше любых лекарств.