Я вырываюсь из хватки Джека. Складываю руки на груди.

— Вы зря тратите время. Я никуда не поеду.

Голос отца смягчается в попытке убедить меня:

— Ну, боюсь, у тебя нет выбора. А теперь давай не будем терять время.

— Я не поеду. Ты не можешь меня заставить.

Тут Марта все объясняет:

— Он прав, у тебя действительно нет выбора. Они все делают по закону. Доктор Уилсон подписал бумаги. Я только что прочитала их от твоего имени.

Я поворачиваюсь к ней с горящей в глазах ненавистью.

— Я знаю, что ты в этом замешана. Я видела тебя у двери.

— Конечно, ты видела меня у двери, — бросает она в ответ. — Это мой чертов дом.

Тут я обращаю внимание на какое-то движение за входной дверью. На подъездной дорожке стоят две машины и карета частной «Скорой помощи». Рядом с машиной «Скорой помощи» ошиваются два парня в зеленой униформе санитаров.

Я просто взрываюсь. Гнев возвращает меня к жизни.

— Ты засовываешь в психушку свою собственную дочь? Неужели? Поверив словам доктора Франкенштейна?

Папа старается изо всех сил:

— Мы все видели доказательства того, что ты не в порядке, моя дорогая, и, как я понимаю, твои домовладельцы тоже. Тут нечего стыдиться, ты просто нездорова, вот и все, — он выглядывает за дверь. — Господа, помогите мне, пожалуйста.

Двое мордоворотов в зеленом заходят в дом. Я дерусь, но это неравная борьба. Джек им помогает. Так держать! Но, похоже, он не в восторге от всего этого. Один из санитаров берет меня за костлявые запястья, в то время как другой хватает за лодыжки, меня выносят и аккуратно помещают в заднюю часть машины «Скорой помощи». Внутри есть ремни, но, к счастью, они их не пристегивают.

Доктор Уилсон, этот урод, трусливо уезжает прочь, а папа кричит водителю «Скорой помощи»:

— Я поеду за вами на машине.

Двери закрываются. Но я не могу уехать. Они забирают меня из моего дома. Забирают. Я в бешенстве оттого, что даже не могу поднять голову, чтобы увидеть, как дом исчезает вдали. Не вижу свой талисман правды: клеймо каменщика с особенным для меня ключом внутри.

— Хотите успокоительного? — спрашивает один из моих надзирателей.

— Отвали.

Он не обижается. Полагаю, его этому научили.

Машина «Скорой помощи», громыхая, долго катится по дороге, но сколько времени она едет, я не знаю. Когда она наконец останавливается и двери открываются, то я понимаю, что мы за городом. Мы остановились перед зданием, похожим на загородный отель, но вполне очевидно, где мы находимся на самом деле. Здесь ходят медицинские работники, и сидят на солнце пациенты. Пока что я побуду покладистым заключенным, потому что это даст мне больше возможностей сбежать позже, хотя и непонятно, как именно. Они не привезли бы меня туда, откуда можно свободно уйти. Они не дураки. Но кто на самом деле привез меня сюда?

Я поддерживаю внутри себя ярость. Она дает мне силы думать. Очевидно, это была идея моего отца. Он хочет, чтобы я навсегда покинула этот дом, чтобы я не узнала, что там произошло. Но почему?

Он просто беспокоится о моем здоровье? Пытается спасти меня от ужасной правды? Я с ужасом думаю о последнем вопросе — не хочу, чтобы он оказался правдой. Но заставляю себя подумать о нем.

Или он сам в этом замешан?

Мамы тут нет: полагаю, ее совесть не позволила ей участвовать в этом принудительном помещении на лечение. И это притом, что ей хватает совести скрывать от дочери правду, которая ей известна. Доктор Уилсон — папин услужливый помощник. Значит, он оказывает старому другу гадкую услугу? Или он тоже замешан? Его отношение ко мне изменилось, когда я сказала ему, что живу в свободной комнате в том самом доме.

Меня регистрируют на ресепшене и провожают в мою «комнату», которая выглядит как тюремная камера с красивым дизайном. Улыбчивая медсестра говорит мне, что я могу чувствовать себя здесь как в гостинице и приходить и уходить, когда мне заблагорассудится. Это полная ложь. Дверь закрывается на электронный замок, а один взгляд на окно дает понять, что хотя на нем и нет решетки, она могла бы там быть. Стекло выглядит ударопрочным, а замки такие надежные, что самый искусный грабитель не сумел бы их взломать.

— Это отличное место для отдыха, — торопливо произносит папа, держа руки за спиной; он почти не смотрит на меня. — У тебя есть свой собственный телевизор с кучей спутниковых кана…

— Почему ты так со мной поступаешь? — я обрываю его дурацкую речь. Кому какое дело до того, сколько каналов у телевизора. — Хватит говорить об этом месте, как будто это пятизвездочный курорт.

Он так и не смотрит мне в глаза. Конечно, виноватым людям это сложно.

— Я хочу уехать отсюда. Немедленно.

Будто я ничего и не говорила. Я теперь еще и невидимка?

— Ты останешься здесь, пока не поправишься.

— Посмотри на меня, — ору я так, как будто это я родитель, а он ребенок.

Лучше бы я об этом не просила, потому что он смотрит на меня с выражением лица человека, который только что узнал, что умирает.

— Я люблю тебя. Все, что я когда-либо делал для тебя, я делал из любви.

Огорошив меня, он направляется к двери. Я не сомневаюсь в его полных боли словах. Не сомневаюсь в его правде. Но мою правду рассказать он отказывается. Он скорее запрет меня, чем поможет мне. Как он может так поступать? Он лишился всякого права называться моим отцом.

Когда он уходит, «надзиратели», как я называю их про себя, в первый раз пытаются накачать меня наркотиками. Наверное, это транквилизаторы, так что сопротивляюсь я вяло. Я выпиваю мутный напиток, но кладу таблетки под язык, чтобы выплюнуть, когда они уйдут. Я не виню здешний персонал. Честно говоря, при нормальных обстоятельствах я бы не стала винить ни отца, ни доктора Уилсона. Я знаю, как странно вела себя, с тех пор как узнала, где находится дом. Да и до этого. Но я здесь не из-за странного поведения. Я здесь потому, что они хотят помешать мне добраться до правды. Когда медсестра уходит, я чувствую, что хочу спать, и ложусь. На самом деле мне хорошо. Заговорщики не зашли бы так далеко, если бы не беспокоились, что скоро я выясню правду.

И тут меня осеняет то, чего я не заметила раньше. У меня перехватывает дыхание. В первый раз, когда папа с мамой пытались увезти меня из дома, как папа узнал, где именно я живу в доме у Марты и Джека?

* * *

Меня будит резкий стук в дверь. У меня во рту кислый привкус, и язык словно опух. Что бы ни было в мутном напитке, оно выполнило свою функцию. Я подозреваю, что задача таблетки, которую я якобы выпила, была в том, чтобы притупить мои ощущения, вогнав меня в состояние зомбиподобного оцепенения, при котором я пошла бы на контакт. Слава богу, я ее не приняла.

Никакие лекарства не могут заставить меня забыть тот единственный вопрос, который крутится в моем измученном сознании. Как папа узнал, где моя комната? Вопрос проигрывается у меня в голове снова и снова, во всех возможных вариациях. Марта ему сказала? Джек показал дорогу? Я ему сказала? Нет. Нет. Уверена, я бы запомнила, если бы это сделала, верно?