– А на чем ты построил свое будущее, Камиль? Не на заточении ли нашей сестры в психушке, а ее муженька – в тюрьме?

– Они здоровые, сытые, одетые, в тепле и под круглосуточным присмотром. Окажутся в беде – семья не бросит. Разные вещи сравниваешь, брат.

Бесит меня его взгляд на вещи сквозь понятную только ему призму. У меня все проще, без «за» и «против». Виновен – получи!

– Согласись, ты сам довел до этого, – продолжает Камиль, откидываясь на спинку дивана. – Ты не дал им по-человечески развестись. Влез в брак, ковырнул, спровоцировал. Время вспять уже не повернешь, но хотя бы швы на рану наложи. Добей ты его! Сам не можешь, Фаза сделает. Но это же гадко – наслаждаться его мучениями. На его месте мог быть любой из нас, а наша мать сидела бы у больничной койки и рыдала.

– Не надо никого добивать, – произносит вошедший в гостиную Фаза. Отключает свой мобильник и смотрит на меня: – Скопытился Городецкий.

Мы с Камилем переглядываемся.

Как он может сочувствовать ему?! На жалость давить?! Хотя ответ очевиден: не в его же Аську стреляли!

– Это твой шанс, брат. Ты не принимал участие в похоронах Себа, чем и внушил в голову его бабули скверные мысли, – истину твердит Камиль и тут же просит о невозможном: – Матери Городецкого хотя бы принеси свои соболезнования.

– Приносим свои соболезнования, – выражают нам со свекровью сочувствие мамы Степиных учеников. – Такой молодой. Жить бы да жить.

Пока Лучиана в компании Аси готовится к свадьбе, я занимаюсь похоронами мужа. Двое суток без нас и отдыха, лишь бы все прошло на высшем уровне. Не хочу пересудов после.

Удивительно, как смягчилась моя свекровь, стоило мне отказаться от своей доли в квартире в ее пользу, а Роме взвалить на себя все ритуальные траты.

Когда мы пришли принести ей соболезнования, она встретила нас язвительно. Не упустила момента вякнуть, что я нашла себе мужика побогаче, поэтому и бросила Степу. Но хотя бы не обвинила меня в его смерти. Или не успела. Чеховской быстро остановил ее словесную порку, пояснив, что готов взять на себя все расходы, ведь Степа был тренером его племянника.

Я знаю, он переступает через себя, делая это. Ненавидит, презирает, но делает. Ради меня! Это даже как-то подло с его стороны – оказывать поддержку матери убитого им человека. Но в то же время – это его первый шаг на исправление. Он уже не изменит прошлое, но в силах повлиять на будущее. Помочь мне перестать бояться его и поверить, что он способен, если не на раскаяние, то хотя бы на компромисс.

Мне кажется, я даже себя начинаю бояться больше. Мало того, что я не испытывала чувства вины перед Степой, когда изменяла ему. Так и сейчас недостаточно для безутешной вдовы расстроена его смертью. Либо это шок, либо я была готова к такому исходу. Слишком много страха натерпелась и слез пролила за три недели.

Бывшая Степы на похоронах так и не появилась. Кто-то из родственников даже спросил у моей свекрови о ней, на что та ответила, что все, кому Степушка был дорог, здесь, а остальные ее не волнуют.

– Ты всегда любила его по-настоящему, – говорит она мне, когда мы после погребения идем вдоль дороги. Я держу ее под руку и время от времени протягиваю сухой, чистый платок. – Уважала, пылинки сдувала. Я сожалею, Дашуль, что так предвзято относилась к тебе. Хотела в снохи хозяйственную деревенскую барышню. Расстроилась, когда он на тебе женился. Глупая женщина. Часто лезла в ваши отношения, лихое Степушке на ухо шептала. Ты прости меня, старую.

– Вы знаете, мама, я и вас всегда уважала. Много раз звала к нам переехать.

– Помню, – вздыхает она. – Да я бы тебя со свету сжила, если бы мы в одной квартире зажили. Я, Дашуль, внуков хотела. А Степушку не уговоришь. Его только в оборот брать. Не подходили вы друг другу, понимаешь?

Я киваю. Не вижу смысла отрицать.

– Но спасибо тебе, что от беды удерживала его. Ведь не все, о чем люди судачат, вымысел. Побил он Лику, Дашуль. Сильно побил. Ребеночка она их потеряла. Пообещала заявление на него не писать, если он уедет. Вот я и отправила его в город. Там он уже с тобой познакомился, потом заженился. Вот почему меня перед ней совесть грызла все эти годы. Степушка не был завидным женихом. Боюсь спросить, но должна знать, он тебя не поколачивал?

Я мотаю головой. Степа правда никогда не бил меня. Может, потому что не провоцировала. Может, уроком история с Анжелой послужила. Но теперь мне ясно, почему он детей не хотел. О плохом ему эта тема напоминала.

– Не верю я тебе, Дашуль, – шмыгает носом свекровь. – Уберегаешь нервы мои. Обижал он тебя.

Отмалчиваюсь. Не стану же я рассказывать ей о стрельбе. Пусть он живет в ее памяти заботливым сыном и успешным спортсменом.

Довожу ее до такси и помогаю сесть.

– Ты обо мне не беспокойся, Дашуль, – говорит она на прощание. – Живи для себя. Хорошего мужчину ты нашла. Не каждый взялся бы за организацию похорон бывшего мужа своей девушки. Да еще и такие бешеные расходы. Передай ему мою благодарность.

– Передам, – киваю с натянутой улыбкой.

– Дашуль, а нашли того, кто стрелял в вас? – спохватывается она, не дав мне закрыть дверь.

– Нет. Вы не волнуйтесь, рядом с Ромой я в безопасности.

– Вот и напавших на Степушку не найдут, – протяжно вздыхает она, утирая слезы. – Никакое зло не остается безнаказанным. Я уберегла его от приговора суда, а от судьбы не уйдешь. Надо было ему прощение у Лики вымолить. Ты не держи зла на меня, Дашуль. За все, что было, прости.

– Вы нас тоже, – прошу я, обозначая себя и Чеховского.

– Живите с богом, – отвечает она, закрывает дверь, и такси трогается с места.

На поминальный обед мы с Ромой не поедем. Ему и так пришлось переступить через себя, приехав на кладбище. Дальнейших ритуалов он просто не выдержит.

Я иду к машине, у которой он ждет меня, сунув руки в карманы пальто и глядя куда-то вдаль.

– Ром, спасибо тебе, – произношу, взяв его под локоть и прижавшись к его плечу. – Знаю, ты не в восторге от всего этого, но мне так легче.

– Это Камиль настоял, – признается он, но мне известно, что Романа Чеха не заставишь что-то делать через силу.

– Ром, пообещай мне кое-что. Она никогда не должна узнать, что в меня стрелял Степа.

Мы ни разу не поднимали эту тему. Чеховской напряженно смотрит на меня и снова уводит взгляд вдаль.

– Я позабочусь об этом, – отвечает сухо и нехотя. Выдерживает долгую, утомляющую паузу и холодно заявляет: – Это я убил его. Мне паршиво находиться здесь, но ты должна знать – я ни на секунду не раскаиваюсь. Если бы можно было повернуть время вспять, я сделал бы с ним то же самое. Никто не вправе причинять боль близким Романа Чеха. Никто.

Мы так и замираем, стоя спиной к кладбищу, с которого выходят провожающие. Где полчаса назад рыдала безутешная мать Степы, а его убийца находился в сотне метров от нее.