— Замужем?

Он молча покачал головой.

— А чего ты вдруг вспомнил? Она что, о себе знать как-то дала?

— Да нет. Сегодня Данвуда случайно встретил, и он ей приветы начал передавать — вот и... Ладно, давай мороженое есть.

Больше они о Нэнси не говорили, да и вообще почти ни о чем — так, о мелочах. Через некоторое время Бен, позевывая, сказал:

— Ну ты как хочешь — а я спать пошел...

А Ник остался — с черно-белой игрушкой, со стаканом бурбона — и с воспоминаниями, которые он впервые за эти годы не пытался прогнать. Потом оставил стакан, прошел в комнату Нэнси и лег на ее кровать, уставившись в темноту.

Он никогда раньше не лежал в ее постели — приходи­ла всегда она... Приходила, и ложилась рядом, и прижималась к его безжизненному телу, ни разу не показав, что ей что-то не так или неприятно.

И целовала его, и обводила тонкими пальцами брови, разглаживая их, и говорила: «Ты красиивый...» И смеялась...

И ушла — внезапно, из этой самой комнаты, захватив с собой только один чемодан... «Она так обрадовалась...»

Так почему же она ушла — если хотела ребенка? Поче­му — если так обрадовалась, что он может ей его дать? Он бы понял, если бы Данвуд сказал, что нет, ребенка быть не может — такое известие действительно могло подтолк­нуть женщину к уходу. Но все же было как раз наоборот! Так почему, черт возьми?!

Тогда он принял ее уход как должное, чуть ли не с об­легчением, с какой-то подсознательной злорадной мыслью: «Ну вот, я же говорил — все правильно, не может нор­мальная здоровая женщина хотеть жить с калекой!»

А теперь, спустя три с лишним года, Ник словно со стороны смотрел на угрюмого, нетерпимого и вспыльчи­вого, отгородившегося от всего мира стеной жалости к самому себе и самоуничижения человека — ведь, чего греха таить, он был именно таким!

И спрашивал у себя самого: «Как вообще вышло, что они оказались вместе — такие разные и, казалось бы, совершенно не подходившие друг другу?»

Какой была та женщина, которая, когда Ник меньше всего этого ожидал, согласилась стать его женой?

Он помнил, как ловко лежала в ладони ее грудь и как напрягался сосок, стоило провести по нему пальцем. И ощу­щение нежной кожи под рукой, и как Нэнси любила, когда он целовал ее за ухом или ласкал языком эту маленькую теп­лую раковинку, и как от нее пахло свежескошенной тра­вой — он помнил это все. И голос, высокий и звонкий, похо­жий на голос мальчишки-подростка, он тоже помнил...

Но какой она была? Что видела во сне, чего боялась, что читала по вечерам, о чем мечтала?.. Хотя, о чем меч­тала, он знал — стать режиссером... А какой цвет любила? Кажется, зеленый...

И наконец — почему вышла за него замуж?! Почему?! Потому что он пообещал решить ее проблемы? Из-за денег? А потом ушла, прихватив с собой только один чемо­дан... Ушла в тот самый день, когда узнала, что у них может быть ребенок... Почему?

«Она так обрадовалась...»

Вспомнилась сказанная Нэнси фраза: «Мне всегда ка­залось, что если любишь — значит, хочешь родить от это­го человека детей и прожить вместе с ним всю жизнь...» Но она никогда не говорила, что любит его, — а у женщин обычно подобные признания срываются с губ чуть ли не каждый день, сами собой...

Так что же произошло в тот день? Она ушла — потому что хотела уйти? Потому что тот парень, тот «друг» из Калифорнии, звал ее к себе и достаточно было ничтож­ного толчка, чтобы она нашла оправдание своему давно предрешенному поступку? Или в тот день еще ничего решено не было? И все ре­шилось позже — тогда, когда она сидела и смотрела на так и не зазвонивший телефон?

И эта их высосанная из пальца ссора... Не столкнулись ли в тот вечер, с одной стороны, его вспыльчивость, упрямство и больное самолюбие, а с другой — копившая­ся годами ненависть к разрушившей ее жизнь матери и болезненная, застилающая глаза ревность, заставившая Нэнси сразу, безоговорочно, поверить в худшее?

Так кто же был тогда виноват и кто прав? Не вышло ли так, что он сам, не удержав Нэнси и не позвонив ей потом, спровоцировал ее отъезд, а потом, без долгих раз­думий, взвалил вину на нее?

Как бы он теперь повел себя в подобной ситуации? Так же?

Наутро Ник уехал и погрузился в свою обычную рути­ну, забыв о мучивших его вопросах. Почти забыв... Как значилось в «стандартном прощальном письме», работа и правда «требовала всего его внимания».

Но порой они снова всплывали в памяти — а вместе с ними и то неприятное, тревожное чувство, которое за­частую возникало у него, когда какая-то проблема остава­лась нерешенной.

Желание увидеться с Нэнси возникло не сразу и в пер­вый момент показалось ему нелепым бредом. Но постепен­но идея стала представляться все более привлекательной.

Встретиться — и убедиться, что он был прав. Или узнать, что был неправ. Что ж — пусть даже так... Тогда можно попытаться как-то загладить свою вину. И пересту­пить наконец через всю эту историю, и жить дальше, уже не мучаясь вопросами.

Он приехал в Денвер всего на неделю, собрав «до кучи» все имевшиеся в этом регионе дела. Можно было, конечно, решить все и из Нью-Йорка, или кого-то по­слать, но Ник подумал, что это хорошая возможность наконец встретиться и поговорить с Нэнси. Может быть, даже поужинать вместе...

А потом они встретились — и все пошло не так, как было задумано.

Он и не предполагал, что эта женщина — холодная и чужая, надменная и отстранившаяся от него; женщина, в которой не осталось ничего от прежней Нэнси; женщи­на, которая хотела только одного — с приветливо-офици­альной улыбкой побыстрее развязаться с ним и идти даль­ше, — что она так подействует на него. Что кровь будет пуль­сировать в висках, сердце колотиться, и лишь усилием воли, сжав кулаки, он сможет продолжать спокойно говорить.

Вечером, явившись к ней, Ник сам толком не знал еще, что скажет, — отчужденнность Нэнси и ее нежелание иметь с ним дело были настолько очевидны, что, казалось, их можно взять в руки и потрогать. Идея с контрактом стала чистейшей воды импровизацией — весьма кстати вспомнилась вдруг увязавшаяся за ним настырная дурешка Стефи.

Что ж — дело сделано, они снова вместе. Теперь оста­валось только понять — что с этим делать дальше...

Глава 9

Она проснулась, и в первое мгновение, все еще витая на границе сна и яви, не поняла, откуда пришли разбудившие ее слова:

— Просыпайся, котенок! Вставать пора!

Потом открыла глаза — и вспомнила, где она и что с ней...

Ник лежал рядом — взлохмаченный, с пробивающей­ся щетиной, веселыми, совсем не сонными глазами — и такой неправдоподобно красивый, что Нэнси захотелось дотронуться до него, чтобы убедиться, что он настоящий.

Впрочем, дотрагиваться не было нужды — он и так на­ходился достаточно близко. Его руки обхватывали ее теп­лым кольцом, под щекой было мускулистое плечо, а ее ру­башка задралась куда-то наверх, так что ноги их тоже пе­реплелись самым тесным образом. Под зарывшейся в мягкие волосы на его груди ладонью часто билось серд­це, и в том же ритме пульсировало нечто твердое и горя­чее, вплотную прижавшееся к ее бедру.