Он выскользнул в коридор и быстро пошел по нему в сторону, откуда его привел сегодня хвастливый слуга. В дальнем конце коридора появились вооруженные люди. Мастер Якопо юркнул в приоткрытую дверь, за которой оказалась пустая комната.

Вооруженные сбиры пробежали мимо.

Живописец снова выскочил в коридор и побежал прочь.

Свернув за угол, он увидел на полу неподвижное тело. Наклонившись над ним, узнал того самого болтливого слугу.

Парень был мертв.

Мастер Якопо перекрестился и побежал дальше.

Он уже ничем не мог помочь несчастному, и следовало спасаться самому.

Наконец он увидел узкую лестницу, спускающуюся на первый, нежилой этаж. Сбежав по ней, оказался перед дверью, выходящей на канал. К счастью, неподалеку проплывала гондола. Живописец помахал лодочнику, показав золотую монету, и тот причалил к выходу из графского дворца.

Через час живописец был уже в своей мастерской.

Перед его глазами стояли увиденные недавно сцены — огромный алмаз в руке дожа… тайник, в который дож спрятал камень… мертвое тело этого дожа на холодных плитах пола…

Внезапно до него дошло, что он — единственный, кому известна роковая тайна. Только он видел, кто предал и убил дожа, только он видел, куда дож перед смертью спрятал драгоценный камень ценой в шестьдесят тысяч дукатов…

Раскрыть эту тайну кому-либо он не мог. Если он расскажет о том, что видел своими глазами, сбирам — или государственным инквизиторам, или Совету десяти, что то же самое, — его бросят в страшную тюрьму, в Свинцовый дом возле Дворца дожей, чтобы похоронить там эту тайну вместе с ним. Если расскажет кому-то другому — рано или поздно это дойдет до сбиров, и дальше его ждет тот же конец. Но если он сохранит эту тайну в своем сердце, если никому ее не передаст — эта тайна так и умрет вместе с ним…

И тут мастер Якопо, которого большинство венецианцев знали под прозвищем Сын красильщика — Тинторетто, понял, что он должен делать.

Он живописец, единственное, что он умеет делать по-настоящему хорошо, — это писать красками. Его девиз — рисунок как у Микеланджело, колорит как у Тициана.

Значит, он должен делать то, что умеет.

Он спрячет тайну по частям в своих картинах, спрячет так, чтобы умный человек смог прочесть его послание. Когда-нибудь позже, когда его самого уже не будет на свете, тайна будет раскрыта.

Дмитрий Алексеевич Старыгин сидел в кафе, что находилось на крошечной площади возле Арсенала, и от нечего делать рассматривал каменных львов. Львов у ворот было много, и почти все разные. Особенно выразителен был один, похожий на старого унылого интеллигента.

День клонился к вечеру, солнце уже перестало припекать — все же осень. Старыгин поежился и отхлебнул кофе.

— Привет! — рядом с его столиком возникла Ленская и с размаху плюхнулась на стул.

— Привет, — протянул он и поежился, ему показалось, что вокруг Ленской вскипают энергетические вихри, было такое чувство, что если до нее дотронуться, то дернет током, как из розетки.

Старыгин не удержался и выразительно поглядел на часы.

— Ой, я опоздала, извините! — проговорила Ленская, голос у нее теперь был вовсе не хриплый, а звонкий.

— Кофе будете? — Старыгин махнул рукой официанту.

— Да ну его, кофе этот, я уж сегодня им налилась по самые уши. А что это они пьют такое оранжевое?

— «Шприц», — сказал Старыгин, — что же еще? Апероль, просекко, что-то там еще… коктейль такой, австрийцы придумали… Все туристы его обожают. Только он со льдом, холодный очень…

— Давайте! Ну что, — начала Ленская, отпив солидный глоток из своего бокала и на секунду зажмурившись от удовольствия, — я только что из полиции. Там такое творится — ужас. Оказалось, что доктор Марчелло Леканти — вовсе и не доктор, в университете он когда-то учился, но степень у него поддельная. А университет он бросил, потому что начались у него проблемы с психикой. Он изучал историю Венеции и подвинулся на шестнадцатом веке, точнее — на заговоре Беллини. Что уж его так заинтересовало, никто не знает, сейчас пытаются там, в полиции, получить его медицинские карты, он ведь в клиниках лежал разных. Но у них тут законы такие — врачебная тайна и все такое, в общем, дело долгое, запросы разные нужны. Короче, попсиховал он в молодости, а потом вроде успокоился, а скорей всего, научился себя в руках держать. Университет-то пришлось бросить из-за того, что он одного студента избил едва не до смерти. Что-то тот сказал не то по поводу Венеции в шестнадцатом веке.

— Тогда еще посадить его надо было, — ворчливо сказал Старыгин, — а они вечно миндальничают…

— Ну, с этим не ко мне, — хмыкнула Ленская. — В общем, дальше следы его теряются, работал где-то в Европе, не то в Словении, не то еще где-то, потом вернулся в Венецию, получил должность в музее Коррер, там-то они и встретились с графиней Контарини.

Старыгин тяжело вздохнул и отвернулся. Ленская поднесла бокал к губам, чтобы скрыть улыбку.

— Сразу скажу, что ваша драгоценная графиня не пострадала, — сказала она, — клялась, что понятия не имела о замыслах Леканти, что про бриллиант, конечно, читала в архивах, но думала, что все это — легенды. Нашлись у нее знатные покровители, в том числе министр Кавальери, так что у полиции не может к ней быть никаких претензий. Выкрутилась, в общем, дама, вышла сухой из воды.

— Ну и бог с ней, — снова вздохнул Старыгин, — откровенно говоря, слышать о ней не хочу. Такая красивая, умная, благородных кровей женщина — и такие низкие меркантильные интересы!

Ленская подумала, что вроде бы неглупый человек Старыгин, и реставратор отличный, и вообще человек приличный, а наивен, как чукотская девушка. Но не стала заострять эту тему, у нее и так было что сказать.

— Тот убитый в церкви Сан-Моизе, который вас вызвал запиской сразу по приезде, — мой фигурант, из России, владелец магазина христианской литературы. У них, видите ли, было тут некоторое сообщество, которое тоже увлекалось историей Венеции…

— Да кто тут этим не увлекается? — в который раз вздохнул Старыгин. — Не город, а сплошной музей.

— Я, конечно, не полностью в курсе, — продолжала Ленская, — не все полицейские по-английски говорят, но в общих чертах уразумела, что картину эту, где адмирал с жезлом в крови, нашли они где-то в монастыре. И поняли, что Тинторетто что-то хотел сказать этой картиной. Они, видите ли, сильно переживали за дожа Беллини. Считали, кто его убил — тот и заговорщиков предал.

— Так оно и есть…

— Вот! Поэтому когда нашли они картину, то посчитали, что настал момент действовать. А как? Если тут, в Венеции, объявить, что найден очередной Тинторетто, то кого это волнует? У них этого Тинторетто… сами понимаете.