– Простите. Я не это имел в виду, – промолвил я и постарался скорее сменить тему. – Думаю, что когда поступлю в Академию Святых и Великих, то перееду в общежитие.

– Хороший способ выйти из зоны комфорта. Вы говорили об этом с отцом?

– Мы даже мою драку всё ещё не обсудили. А может, он и не хочет это обсуждать. Как вы знаете, старейшины много работают. У него нет времени на меня. Что-то мне подсказывает, что вас наняли именно для таких разговоров. Отец перекинул часть ответственности.

– Вам не хватает отцовской любви?

– Я в порядке. – Усмехнувшись, я неспешно перешёл ко второй картине Давида.

– Ваши поступки и слова говорят об обратном.

– Мы можем поговорить о чём-нибудь другом? – сдержанно спросил я.

– Хорошо. На прошлом сеансе вы были немного расстроены. Как сейчас себя чувствуете?

– Я был скорее без настроения. Мало что изменилось с прошлого сеанса.

– Дело в друзьях? Вы обмолвились, но не стали продолжать тему.

– У вас хорошая память. Но я не хочу говорить о друзьях.

– О чём бы вы хотели поговорить?

– Вы явно не одобрите моё предложение. Я бы помолчал до конца сеанса. – Я посмотрел на настенные часы. – Осталось минут двадцать.

– К сожалению, этот вариант нам не подходит, потому что вы приходите сюда как раз для терапии. Терапия подразумевает разговоры. Вы хорошо выстраиваете личные границы…

– Как оказалось, не так уж и хорошо. Сейчас мои границы в очередной раз ломаются под вашим натиском.

– Позвольте мне закончить. Не преувеличивайте. Ваши личные границы не ломаются, вы сами неохотно, но всё же открываете их. Вам хочется строить баррикады, окружить себя ограничительной лентой, быть неприкосновенным, но всего этого вы одновременно и боитесь.

– Ладно, давайте лучше о друзьях.

– Как хотите. Что вы можете о них сказать?

– Что они у меня есть. – Я потёр переносицу и, помрачнев, проговорил: – Хотя иногда меня одолевают сомнения, считают ли они меня своим другом.

– Почему вы сомневаетесь?

– Они тоже строят баррикады. Я хочу им помочь, но они не позволяют.

– Что-то это мне напоминает, – с улыбкой произнесла она.

– Мы с вами не друзья.

– Но я всё равно хочу вам помочь. Вы любите помогать другим?

– Я чувствую подвох в этом вопросе. – Прищурившись, я взглянул на неё.

– Вполне невинный вопрос.

– Не знаю, – покачал головой я. – Сложно ответить. Я просто чувствую, что не могу иначе.

– Но, когда вы в беде, а ваши друзья хотят вам помочь, вы позволяете им это? Или вы по привычке строите баррикады?

– Я выкапываю рвы, запускаю аллигаторов и расставляю капканы. – Сев в кресло напротив психиатра, я заставил себя выдержать её взгляд.

– Вам проще помочь другим, чем себе? Не задумывались о том, что ваше желание оказать помощь ближнему связано с тем, что вы жаждете, чтобы кто-то упёртый оказал помощь вам? Кто-то, кто переплывёт ров, отвлечёт аллигаторов и обойдёт капканы.

– Пожалуй, лучше бы мы обсудили моё желание уехать из страны, – уклончиво произнёс я.

После встречи с миссис Рипли меня опять охватило отчаяние из-за того, что ей удалось основательно покопаться в моей голове. И, как бы я ни старался давать меньше конкретики, она била точно в цель и мягко дёргала за нужные ей ниточки, так что я не сразу замечал, как успевал преподнести всю информацию на блюдечке. Спустя пару я часов понимал, что наговорил лишнего, и в сотый раз жалел о том, что согласился посещать специалиста. Возможно, я бы испытывал чувство удовлетворения после беседы с ней, если бы над нашими сеансами не нависала, как дамоклов меч, устрашающая тень моего отца.

– Ты не был на «Щелкунчике», – обиженно произнесла Габриэлла сверху, расчёсывая мои волосы.

Она сидела на кровати, возвышаясь надо мной, пока я, как собачонка, терпеливо ждал на ковре. После особенно настырных просьб пришлось позволить ей навести красоту на моей голове. Ума не приложу, откуда она доставала лаки и блёстки для волос в таких количествах.

– У меня была встреча с психиатром. Я предупредил Леона, что не смогу посмотреть его выступление. – Я сидел, уткнувшись в учебник латыни.

– Я бы на его месте обиделась, – пробурчала Габи, и струя лака в очередной раз забетонировала мои пряди.

– Во избежание этого я послал ему цветы. – Я чихнул от резкого химического запаха. – Ты могла предупредить? Кажется, эта штука попала мне в глаза.

– Ничего не попало, – хихикнула Габи. – Не ври. Я осторожно делаю. И вообще, будь я Леоном, я бы всё равно обиделась.

– Тогда мне повезло, что ты не Леон.

– Но ты обещал, что мы вместе пойдём смотреть «Щелкунчика». – Она потянула за расчёску, запутавшуюся в моих волосах, да так больно, что у меня чуть глаза на лоб не полезли.

– Ай, Габи! Осторожнее. Все волосы вырвешь.

– Не крути головой, – раздражённо раздалось над ухом. – Когда Леон снова будет выступать, давай пойдём вместе, – потребовала Габриэлла.

– Хорошо. С кем ты ходила? Кто был на постановке?

– Сильвия, Гедеон, ещё два его друга. Я не помню, как их зовут. Ещё Кристин. Но у нас места были лучше. Кристин с мамой сидела позади нас.

– Что за друзья Гедеона? Люмьер?

– Наверное. Вроде его так зовут. Когда был антракт, Кристин сказала, что ей…

– А второй кто? – перебил я, не желая слушать про подружку. – Оскар? Николас?

– Оскара я знаю, – недовольно проговорила Габи. – Это был не он.

– Значит, Николас? Ай!

– Да не знаю я! Сиди смирно.

Я вчитывался в грамматику, пытаясь разобраться со спряжениями глаголов в латыни.

– Габи? – позвал я чуть позже. – Что ты думаешь о полукровках?

– Что? Полукровки? Ты про кого именно? – затараторила Габриэлла.

– Я про вообще. Как ты к ним относишься?

– Никак, – удивлённо выдала она. – А что? – Видимо, я так ошарашил Габи вопросом, что она растерялась. Расчёска повисла на моих волосах.

– Просто.

– А что про них думать? – Она вернулась к расчёсыванию.

– Ну вот представь, что ты родилась полукровкой.

– Что ты такое говоришь? Как это?

– Что бы ты делала, если бы сейчас была полукровкой? Просто представь.

– Танцевала в «Щелкунчике», – торжественно проговорила она.

– Ну, это вряд ли, – с сомнением произнёс я. – Ты бы, наверное, уже работала, если бы родилась в Запретных землях.

– Дети не работают, – рассердилась Габи.